ГЛАВА 17
МЕСТЬ
Сознание вернулось к нему, когда Ожье пытался влить в него немного вина. Жеан поперхнулся, закашлялся.
— Не двигайся, — приказал ему седобородый рыцарь. — Я вынул стрелу, кровь уже не идет из раны. Если тебе повезет, мне не придется ее прижигать.
— Что ты здесь делал? — проворчал Жеан, вытягиваясь на траве. — Я думал, ты уже на другом конце провинции.
— Я повернул обратно, — пробормотал Ожье. — Мне было не по себе, когда я бросил тебя, как только запахло жареным. История со зверем быстро разошлась по всему краю. Где бы я ни останавливался, везде только и говорили о нем. Во всех тавернах обсуждали злодеяния монстра. Кончилось тем, что меня заела совесть. Я вернулся и узнал, что вас хотят казнить. Поэтому я и спрятался в кустах на берегу: я нисколько не сомневался, что ты не дашь утопить себя, как котенка.
— А остальные? — спросил Жеан. — Ирана… Она была с Робером в первом мешке. Они выплыли?
Ожье отвел взгляд.
— Очень жаль, приятель, — сокрушенно сказал он. — Они пошли ко дну, как наковальня. Ну и скверная, должно быть, у них была смерть. Довелось мне присутствовать при подобных казнях. Когда приговоренные оказываются в воде, они начинают драться, словно коты, чтобы попробовать выбраться. Кончается тем, что они сдирают друг другу шкуру до мяса. Бывает, выцарапывают друг другу глаза.
— Знаю, — вздохнул Жеан. — Я думал, нас засунут в один мешок, но глупец палач заготовил слишком маленькие котомки. Вот невезение…
— Ничего не поделаешь, — удрученно произнес Ожье, пожимая плечами. — А если бы вас сунули в один мешок, они, помешавшись от страха, помешали бы тебе разрезать кожу. Ты воспользовался старым трюком со смазанным ножичком?
— Да.
— Крови ты потерял немного. Сейчас самое лучшее — скакать всю ночь, чтобы выехать за пределы провинции. У меня такое впечатление, что стража пустится за нами в погоню.
— Нет, — глухо промолвил Жеан. — Я не побегу, не позволю Дориусу пользоваться плодами своих преступлений.
— Ты ничего не сможешь доказать, — убежденно сказал Ожье. — Сегодня он сидит очень высоко. Я слышал, что замок будет переделан в монастырь, а он будет в нем править.
— Ты не понимаешь, — возразил Жеан. — Я не хочу добиваться суда. Я сам уже его приговорил. Теперь мне только остается привести приговор в исполнение.
— Не сходи с ума, приятель, не искушай дьявола. Считай, что твое спасение — чудо.
— Можешь уехать, я не принуждаю тебя разделить мое безумие. Спасибо тебе за помощь, но я не хочу втягивать тебя в мою месть.
— Будешь мстить за Ирану? Я видел, что она тебе нравится.
Жеан насупился. Он знал, что не сможет забыть молодую женщину до тех пор, пока не всадит кинжал в горло жирного монаха.
— Я провожу тебя до крепостных стен, — проворчал Ожье. — Но дальше не пойду. Слишком я одряхлел, чтобы карабкаться по стене с веревкой и «кошкой». Да я свалюсь на полпути.
Они замолчали. Воцарилась гнетущая тишина. Ожье раскладывал на тряпице еду: сухие лепешки и мягкий сыр.
— Я дам тебе рубашку и штаны, — наконец проговорил он. — Они, конечно, не совсем чистые, но это все, что я могу тебе пока предложить.
— Этого мне хватит, — заверил его проводник. — Вот если бы ты еще дал кинжал, было бы прекрасно.
Они поели молча. Жеан чувствовал себя растерянным. Он прилег под деревом: надо было набраться сил для ночной скачки. Жеан ощущал физическую потребность убить монаха. Она жгла его, словно страсть, неподвластная никакой логике.
С наступлением темноты Ожье еще раз попытался отговорить его возвращаться в замок, но проводник и слышать об этом не хотел.
Неожиданно у Жеана возникла одна мысль, от которой его даже затошнило.
Что за непонятное сопоставление породило ее? Какой мелькнувший знак, уловленный инстинктом охотника, не дремлющим в каждом воине?
Неожиданно вся цепь событий ледяной волной нахлынула на Жеана; он задыхался, как там, в мутной речной воде.
Ожье… Честный Ожье.
Ожье, Ожье, Ожье, Ожье…
Не он ли утверждал, что ненавидит Орнана де Ги, с которым когда-то сражался бок о бок?
Орнана де Ги, получившего от войны награды и бенефиции, тогда как он, Ожье, так и остался бедным рыцарем без владения?
А если Ирана с самого начала ошибалась? Если Дориус не был причастен к махинациям, стоившим ей жизни?
А если все организовал Ожье, чтобы отомстить военачальнику, заносчивому и хвастливому, который сначала унизил его, а потом бросил в забвение и бедность?
Ногти Жеана впились в землю, пальцы вырвали пучок травы, на которой он лежал.
Да, Ожье вполне мог обрядиться чудовищем, подсыпать яд в блюдо с тем кабанчиком, приняв обличье стражника. Сделать это было легко, потому что для обслуживания гостей на празднике наняли много незнакомых людей.
Ожье убил Орнана, довел до безумия его жену, чтобы не продолжилась фамилия де Ги в потомках. Он подорвал доверие к Кандареку, окружив эту землю аурой проклятия, которая не скоро исчезнет. Да, именно в этом заключалась месть осмеянного воина…
Ожье… За какие унижения и предательство решил он отплатить барону де Ги? За какой промах, допущенный там, в Святой Земле? За стратегическую ошибку или тактическую?
«О Боже! — подумал Жеан. — Он всегда был рядом, выслушивал нас, а мы все выкладывали ему, как идиоты… Ему лишь оставалось не перебивать нас, чтобы знать, как двигать пешки на шахматной доске. Ожье уехал с начала отравлений, чтобы обеспечить себе свободу действий, а мы поверили его словам о том, что он стареет и не может перебороть страх…»
Жеан выпрямился. Пот стекал по лицу. Он не мог оторвать глаз от седоволосого солдата, чистившего лошадей у костра.
Ожье… Да и что он, в конце концов, знал о нем? Ничего или почти ничего. У всех воинов одно прошлое — резня, в которой им удалось уцелеть. Со временем они становятся сдержанными, когда нужно что-то вспомнить, и кончается это тем, что они превращаются в неисправимых молчунов. Уже много лет Жеан виделся с Ожье от случая к случаю, на каком-нибудь турнире. Вполне возможно, что его повадки бедного рыцаря были всего лишь уловкой. Почему бы ему не быть владельцем приличного замка в какой-нибудь далекой провинции? А своим снаряжением странствующего рыцаря Ожье лишь сбивает с толку участников турниров. Именно под таким прикрытием он и получил незаметно доступ к сеньору Кандарека… Все сходилось на том, что Ожье стар, изношен, отрешился от жизни, тогда как на самом деле в нем горела неистребимая ненависть. Он поддерживал свою репутацию старика, чтобы оградить себя от всяческих подозрений.
Что же такого сделал ему Орнан де Ги? Покинул его в пустыне вместе с ротой? Пожертвовал товарищами Ожье, чтобы прикрыть свое бесславное отступление? На войне такое часто случается: есть и самопожертвование, подвиги, но бывает и вероломство, предательство.
Не выжидал ли терпеливо Ожье своего часа, начищая оружие, подобно опытному стратегу, искусному в ратном деле?
Ведь Ожье сражался на Востоке, дружил с маврами-алхимиками, ловко составляющими разные смеси; от них он многое узнал о ядах…
Если подумать, все было против него. Даже Жакотта пробормотала, умирая: «Меня убил попугай…» Бедняжка Ирана и здесь ошиблась. Ведь и у Ожье был закрытый по новой моде шлем, верх которого увенчивала голова странной птицы. Ожье завладел им на турнире. Жеан вдруг вспомнил об этом. В ушах еще звучал голос его товарища, воскликнувшего: «Я хоть заработал много железа!»
«Ожье надел его, собираясь убить Жакотту, — подумал Жеан. — Ему не хотелось убивать с открытым лицом. Тогда он и надел этот шлем, про который никто не знал, кроме меня. Ожье и не предполагал, что бедную девушку так напугает железная птица, приделанная к верхушке шлема. Она напомнила ей попугая, выставленного Орнаном на всеобщее обозрение во время праздника. Жакотта пыталась описать нам убийцу… Речь шла не о «рыжем попе», как полагала Ирана, но именно о «попугае».
Все сходилось: Ожье был военным, прекрасно знал внутреннее расположение замка и мог ходить по нему с закрытыми глазами…