Они сухие, терпкие, и немного колется чуть отросшая щетина. Обе ладони уже на моей шее, и одна скользит вверх, ныряет мне в волосы. Тянет ещё ближе и вверх, и я почти уже лежу животом на столе, судорожно вцепляясь пальцами в край столешницы. Что-то упало на пол со скатерти, что-то разбилось, но мне всё равно.
Поцелуй под самое ухо, потом в шею. Они становятся быстрее, жарче, как будто Его сиятельство теряет контроль, и одна за другой падают стены его сдержанности. Тогда я решаю помочь этому замечательному разрушению. Выгибаюсь, вытягиваюсь кошкой из-за стола — к нему. Кажется, с треском рвётся где-то ткань моего шикарного платья, которую я ненароком придавила тяжёлым стулом. Пусть. Я всё равно никогда больше не решусь надеть столь нескромный наряд.
Перебираюсь к мужу на колени. Его взгляд с прищуром, приоткрытые губы, тяжёлое дыхание — я всё делаю правильно.
Моё сбитое с ритма сердцебиение, исцелованная шея, ключицы и ниже… я, наконец, понимаю, зачем в подобных платьях делают такие вырезы. Чтобы проще было подставлять ложбинку жадным губам.
Я почти в обмороке, у меня кружится голова и всё, что удерживает от падения — его руки. И в этом тумане из нежности и страсти мне вдруг хочется его ударить, хочется прокричать — когда же, ну когда ты меня уже поцелуешь по-настоящему?
Кажется, за моей спиной что-то происходит. Я чувствую какое-то движение. С едва слышным хрустальным перезвоном тянется ввысь росток нашего Замка. И темнеет вокруг. Я вижу, как ширится тень на полу, укрывает нас с моим мужчиной целиком. Становится немного страшно. Я пытаюсь обернуться и посмотреть — но Дорн не пускает.
— Тише. Не надо. Всё хорошо, — бормочет мне в шею, и я зачем-то киваю и крепче вцепляюсь в его плечи. Сжимаю пальцы до боли — просто, чтобы почувствовать, что всё по-настоящему, что это действительно происходит со мной.
А потом начинает дрожать пол. Сначала едва заметно, а потом по-настоящему вздрагивать. Я слышу тихий звук, похожий на ворчание большого зверя. Он идёт откуда-то… от стен зала вокруг нас, от потолка — такого высокого, что он совершенно теряется в темноте в столь поздний час.
Шелест. Такой бывает, когда сыплется песок в песочных часах. Но этот громкий, будто часы такие огромные, что в них поместился бы песок, отмерянный на всю мою глупую жизнь. И я почти физически, как прикосновение к коже ощущаю шорох, с каким падают песчинки.
Я снова хочу обернуться — но Дорн снова мне не позволяет. Укусом в плечо забирая себе всё моё внимание и давая понять, что кроме нас двоих сейчас ничто не имеет значения. А я снова стараюсь ему довериться — но где-то внутри по-прежнему живёт страх, который ничем не изгнать. Это словно большой и ранящий острыми гранями кусок льда. Который никак не может растопить жар прикосновений, потому что лёд слишком прочно сидит внутри, слишком глубоко ушёл в самое сердце… вплавился и врос, как семечко в древесину фамильного обеденного стола Морриганов.
Но потом откалывается и с грохотом рушится кусок потолка. И это я уже не могу игнорировать, потому что он падает в облаке чёрного пепла прямо за спиной моего мужа, в зоне моей видимости. Хрустальный перезвон прекращается, свет почти гаснет, будто и семечко пугается произошедшего.
Дорн отстраняется резко, цедя ругательства сквозь зубы, и ссаживает меня с колен.
Поднимается, в нетерпении роняя стул. Хватает меня за руку и отворачивается, тянет за собой.
— Идём отсюда. Хватит на сегодня. Оно и так достаточно выросло.
Его жёсткий, мрачный тон меня немедленно отрезвляет. Как вылитое на голову ведро ледяной воды.
Я, наконец, оглядываюсь.
Семечко прекратило рост, и я теперь вижу, какие длинные, мощные, прекрасные ветви оно отрастило. Серые, с матовыми прожилками, слабо пульсирующими изнутри розовым светом — они протянулись ввысь и в стороны почти на высоту человеческого роста. Ни одного бутона, зато каменные листья с ладонь и острые прозрачные шипы чуть не с полпальца длиной. А мощные корни превратили трещину в столе в настоящий разлом — у Морриганов того и гляди появится два фамильных стола.
И мне бы радоваться, что наш план реализуется со столь заметным успехом… Но я останавливаюсь как вкопанная и выдергиваю ладонь из пальцев мужа. Мне становится горько и обидно. Со дна души снова мутным илом поднимается злость на Дорна. И раз уж я сегодня другая…