— Хорошо ли ты выспался? — спросил я.
— Как нельзя лучше. Я с наслаждением оказался в своей милой комнате, в мягкой постели.
— А что ты думаешь делать до обеда?
— Поеду с тобой, если я тебе не помешаю.
— Помешаешь, скажу откровенно. Надеюсь, что в первый и в последний раз. И даже… прошу тебя никуда не уходить, я могу вернуться скоро, и ты сразу же мне понадобишься.
— Отец! Ты едешь к Эмили? Умоляю тебя, не расспрашивай ее и не говори ей про меня. Мне было бы больно снова сойтись с ней после того, как она мне изменила. Я пришел к убеждению, что не только не люблю ее сейчас, но и никогда прежде серьезно не любил.
Я вовсе не к Эмили. Я еду по делу одного клиента. Ни слова об Эмили при матери…
Жена принесла мне чашку кофе. Попивая его, я убеждал Анри осмотреть старый замок и выбрать место, наиболее подходящее для охоты. Он обещал заняться этим, а я один сел в маленький кабриолет. Я не хотел иметь при себе свидетелей.
Я поехал сперва по дороге в Риом, как будто направился в город, но потом свернул влево, по песчаному и тенистому проселку, в Шангус.
Поскольку, давая свои советы, непременно нужно принимать в расчет характер и темперамент личности, даже в большей степени, чем факты и положение дел, я мысленно перебирал в уме прошлое своего племянника, Жака Ормонда, его качества и недостатки. Сын моей сестры, первой красавицы края, Жак был самым очаровательным мальчиком в мире, и поскольку доброта соединялась в нем с силой, мы его обожали; но это беда — быть красивым и постоянно слышать похвалы своей красоте. Жак часто ленился, а подрастая, становился фатом. Ну разве не счастье в том возрасте, когда все мечты — о любви, встречать сладостное волнение и более или менее откровенную симпатию в глазах всех женщин? Жака избаловал успех. Увлечения не пошатнули его физической силы Геркулеса; но духовные силы были парализованы таким рассуждением: если, не заботясь о развитии ума и сердца, я сразу же достигаю торжества, составляющего пламенную цель юности, то зачем мне тратить время и труды на образование?
И потому он не потратил ни времени, ни труда и ни чему не выучился, кроме родного языка. У него был врожденный ум и даровитость, которая позволяет легко схватывать то, что лежит на поверхности, не заботясь о том, что лежит в глубине. Он мог бойко говорить обо всем и прослыть знатоком в глазах невежд. Он вырос в деревне, хорошо знал сельское хозяйство, знал все хитрости барышников, а потому много выручал за свой скот и за плоды земли. Крестьяне считали его умником и уважительно с ним советовались. Его любили за безупречную честность с честными людьми, за простодушную и благожелательную откровенность, за неутомимую услужливость. Во всех окрестных фермах и деревнях безоговорочно признавали, что Жак-верзила умнее и красивее всех.
После окончания школы, ничему его не научившей, он отправился в Париж изучать законы. Богатый, щедрый, жадный до удовольствий и всегда готовый ничего не делать, он завел множество друзей, весело проедал свои доходы, не щадя ни молодости, ни здоровья, и, казалось, намеревался до конца жизни продолжать свои мнимые занятия юриспруденцией.
Но все это внешнее легкомыслие не могло разрушить самой природой заложенного в нем средства спасения — он любил собственность, и когда увидел, что надо или положить конец развеселой жизни, или серьезно посягнуть на свой капитал, он вернулся и стал хозяйствовать.
Шангусская земля была в аренде, но срок кончался, и он сумел возобновить договор с арендаторами на более выгодных условиях, не расставшись ни с одним из фермеров, которых ему сразу удалось искренно расположить к себе. Он задумал выстроить для себя более красивый дом, поскольку отцовская усадьба, Виньолет, досталась на долю его сестры Эмили.
Виньолет была прелестна, несмотря на свою простоту: сад, полный цветов и плодов, расположенный на той плодоносной равнине, что простирается между берегами Моржи и горами Дом. Мьет так любила этот дом, где умерли ее родители, что предпочла уступить брату лучшую часть земли, чтобы оставить за собою виноградники и дом в Виньолет. Она жила там одна с моей старушкой-сестрой, Анастази, во время отсутствия Жака, нежно лелеяла добрую тетушку, умершую наконец у нее на руках и завещавшую ей около сотни тысяч франков в государственных доходных бумагах.
Мьет, получив наследство, написала брату в Париж: «Я знаю, что у тебя есть долги, поскольку ты поручил нашему нотариусу продать луг и каштановую рощу. Я не хочу, чтобы ты разорял поместье. У меня деньги есть. Если тебе надо, то сто тысяч франков к твоим услугам».
Долги Жака не достигали и половины этой цифры. Они все были уплачены, и он вернулся домой с твердой решимостью не делать новых.