— У вас, в Ниве, тоже есть кролики?
— Нет. Есть только куры, собаки и кошки, но мама не позволяет их трогать, чтобы я не запачкала или не разорвала платья. Конечно, это обидно! Я так люблю животных! Но мама бранит меня за это, потому что она скупая.
— Скупая? Что значит — скупая?
— Ну, я не знаю. Люди называют ее «скупая»! Наверно, потому, что она все время на них ругается.
— Не надо повторять слов, которые вы не понимаете. Я уверен, что мама вас очень любит и очень добра к вам.
— Совсем и не добра. Она меня бьет и сечет розгами, и мне весело, только когда ее нет.
— А у вас нет ни братьев, ни сестер?
— Есть большая сестра, очень добрая; я хотела бы жить с ней всегда!
— Всегда?.. Разве вы ее часто видите?
— Нет, ее заперли в монастырь. Я видела ее один раз… или видела ее портрет… не знаю точно, ее или портрет…
— Тогда откуда вы знаете, что она добрая?
— Кормилица и старая няня говорили, что ее заперли в тюрьму за то, что она такая добрая.
— Как заперли в тюрьму?
— Да. И поэтому, когда мама говорит, чтобы я была добрая, я кричу ей: «Нет, я не хочу в тюрьму!» Как я рада, что она привезла меня сюда! Я навсегда здесь останусь? Да?
Затем, не дождавшись моего ответа, Нинн убежала к кроликам. Сразу видно, что девочка несчастна и испорчена. Я уже не сомневался в том, что ее мать зла и скупа. Очень может быть, что она видит в дочери только предлог для оспаривания наследства Мари. Она даже не лицемерила, чтобы ввести людей в заблуждение; она позволяла ненавидеть себя, и прислуга уже успела пошатнуть, если не навсегда извратить, нравственное чувство в душе бедной Нини.
Я с грустью смотрел на девочку, одаренную всеми прелестями ее счастливого возраста, и говорил себе, что в сердце этого розового бутона уже кроется червь. Я наблюдал за ней, чтобы увидеть ее первые побуждения: они были исполнены доброты и нежности. Она гонялась за кроликами, но только чтобы приласкать их, а когда ей удалось поймать одного, она осыпала его поцелуями и принялась завертывать в платок, чтобы нянчить, как ребенка. Поскольку кролик был очень диким и мог исцарапать ее хорошенькое личико, я отнял его у нее, но ласково, так что она не рассердилась, и дал ей взамен ручного голубя, что привело ее в восторг. Сначала она стиснула его очень крепко, но когда я объяснил ей, что надо оставить его на свободе, чтобы иметь счастье наблюдать, как он сам пойдет за нею, она выслушала меня очень внимательно и осторожно выпустила его из рук. В этой жажде ласки чувствовалась душа, полная неудовлетворенной любви.
Следующий день был днем моего рождения и в то же время приходским праздником нашей деревни. К нам съехались две-три дюжины кузенов и племянников с женами и детьми. Они отправились на деревенский праздник, пока жена, с утра бывшая на ногах, готовила для них пышный пир. Меня, как всегда в подобных случаях, атаковала толпа клиентов, крестьян и горожан, воспользовавшихся праздником, чтобы заодно посоветоваться со мной и тем самым лишить меня удовольствия присутствовать на этом празднике.
Когда я наконец отделался от скучных объяснений с последним клиентом, позвонили к обеду, и, войдя в гостиную, я был приятно поражен. Меня ждала там Эмили Ормонд с большим букетом великолепных роз. Милая девушка бросилась мне на шею с пожеланиями радости, счастья и здоровья.
— Вот и первая радость, которой я не ждал, — сказал я ей, — давно ли ты здесь, доченька?
— Только что приехала, дядя, и сразу уезжаю. Позвольте мне не обедать с вами; вы знаете, почему. Мари такая неосторожная, ей скучно взаперти! Представьте себе, сегодня ей пришло в голову переодеться крестьянкой и пойти на праздник! Я успела отговорить ее, только пообещав вернуться через час. Но я не могла не привезти вам своих роз и не сказать, что сегодня, как и всегда, вы и Жак мне дороже всего на свете.
— А тетка?
— Я ее не видела. Я поздравлю ее при отъезде.
— Чем ты объяснишь ей, что не останешься?
— Да она, дядя, об этом и не спросит.
— А раз я тебя тоже не удерживаю, то ты, пожалуй, вообразишь, что и я тебя не люблю?
— Ну, вы — другое дело. И потом вы ведь знаете, что у меня на руках дитя малое…
— И неразумное! Я так и знал. Мачеха была здесь два дня назад, ты об этом знаешь?
— Да, и оставила вам девочку.
— Кто тебе сказал?
— Дочь старой Николь. Она видела девочку, и ей сказали, что мать уехала в Париж. Правда ли это?
— Правда, и Мари рискует быть пойманной, если она была в Париже после побега из монастыря, до того, как приехала к тебе.