Ивейн подняла голову, и ей показалось, что страстные черные глаза смотрят с портрета прямо на нее. Живые, внимательные, они словно хотели предупредить ее, что слишком сильная любовь только разбивает сердце и что Ивейн лучше поостеречься, чтобы ее собственная жизнь не превратилась в руины из-за любви к человеку, любить которого не позволяет ей ее происхождение.
Музыка стихла, последняя нота растаяла в воздухе, и Ивейн почувствовала, что в глазах у нее стоят слезы. Она быстро сморгнула их, когда дон Хуан повернулся к ней. Сейчас его глаза были поразительно похожи на глаза матери. Он играл мелодию забытой любви. Может быть, он хотел сказать Ивейн, что она должна оставить его, так же как и пришла к нему тогда, ночным подкидышем?
— Тебе понравилась музыка, которую я для тебя выбрал? — спросил дон Хуан.
Она кивнула:
— Прекрасная музыка, сеньор, как в церкви, когда часть покрывала невесты набрасывают на плечо жениху. Очень, очень трогательный обряд.
— А ты знаешь, какую часть венчания это означает? — Голову и плечи дона Хуана скрывала темнота, и она не могла понять выражения его лица.
— По-моему, это означает, что невеста подчиняет себя воле своего мужа. Мне так показалось, и это было очень красиво — белое кружево на темном костюме и на ее темных волосах, оно соединяет их.
— Католические обеты связывают людей на всю жизнь, Ивейн. На земле и на небе, вместе или врозь. И потому каждый мужчина должен сознавать, что он делает, и девушка тоже не должна быть ослеплена любовным очарованием. Она должна испытывать нечто большее, чем восхищение или нежность к этому мужчине, чем благодарность из-за того, что он добр к ней. Любовь приносит больше боли, чем радости… вначале.
Ивейн не могла разгадать выражения его глаз. Внезапно одна из свеч погасла, словно бы кто-то задул ее. Но раз он говорил о любви как о мучительной радости, значит, так он ее и ощущал, был пленен ею, и, значит, он женится не только для того, чтобы передать сыну титул и наследство. Он женится для самого себя, потому что ему нужна женщина, которая будет для него дороже всего на свете.
В комнате вдруг стало холодно, и Ивейн вздрогнула. Несколько капель вина остались на запотевших стенках бокала, роза перед портретом Розалиты облетела, свечи догорали.
Она выпрямилась и поднялась с кресла.
— Должно быть, уже очень поздно, сеньор! Завтра я буду весь урок клевать носом!
— Да, пожалуй, нам обоим давно пора в постель. — Он протянул руку за своей тростью, но та, как живая, выскользнула из его руки и со стуком упала на пол. В ту же секунду Ивейн оказалась рядом и подняла ее. Она с улыбкой протянула дону Хуану трость, но улыбка застыла у нее на губах от взгляда, который он бросил на нее, беря трость из ее рук. Мрачный, бешеный взгляд, как будто он готов был ударить Ивейн этой тростью.
Она попятилась, сбитая с толку и напуганная.
— Иди спать! — Дон Хуан сжал трость, тяжело поднимаясь на ноги.
— А разве вы не пожелаете мне доброй ночи? — спросила Ивейн дрожащими губами.
Дон Хуан выглядел таким разозленным, словно он не мог вынести того, что девушка кинулась ему на помощь.
— Доброй ночи. — Он отвернулся от нее. — В будущем держи свою жалость при себе и не бросайся поднимать вещи, которые я роняю, словно я какой-то беспомощный инвалид в инвалидной коляске.
— Простите. — Ивейн больно ранили его слова, ее душили слезы, она выскочила из комнаты и бегом кинулась к себе наверх.
И вовсе он не добрый! Он гордый и жестокий, и она будет только рада уехать из этого дома! Сейчас она хотела убежать отсюда за тысячи миль. Завтра же она попросит сеньора Фонеску договориться, чтобы она могла поехать в Мадрид в ближайшие же дни! Там она найдет себе работу. Она станет независимой. Во всяком случае, Ивейн попытается забыть своего дьявольского опекуна, когда будет далеко от него. Навсегда забыть!
Она спала беспокойно и была рада, когда наконец наступило утро. К ее облегчению, дон Хуан не вышел к завтраку в патио, и в девять часов Ивейн уже ехала в машине на виллу Фонески.
Когда ее впустили в дом, по прохладным плиткам пола к ней подошла Ракель. Вид у нее был необычно возбужденный.
— Папе нехорошо, у него сейчас доктор, — сказала она. — Ивейн, вам придется вернуться в замок. Я не хочу, чтобы вы болтались у меня под ногами, пока я буду ухаживать за отцом.
Ивейн искренне встревожилась за своего учителя.
— Простите, Ракель! Мне тоже показалось вчера, что у него усталый вид, но день был жаркий, и я приписала это жаре.
— Он время от времени жаловался на боль в боку. — Ракель выразительно развела руками. — Доктор уже не раз предупреждал его, что ему нельзя поднимать тяжелые книги, которые стоят у него в библиотеке, и вот теперь он надорвал себе сердце, слег и должен оставаться в постели неделю.