— Почему ты пошел домой? Или ты живешь в пределах Замка?
— В пределах Замка? — повторил Барнабас, будто не понимая К.
— Барнабас, — сказал К., — ты же хотел из трактира идти в Замок.
— Нет, господин, — сказал Барнабас, — я хотел идти домой, я только утром пойду в Замок, я там никогда не ночую.
— Так, — проговорил К., — значит, ты хотел идти не в Замок, а только сюда. — Менее светлой показалась К. его улыбка, менее значительным он сам. — Почему ты мне этого не сказал?
— Ты меня не спрашивал, господин, — ответил Барнабас, — ты хотел мне только дать еще одно поручение, но не в зале и не в твоей комнате, тогда я подумал, что ты мог бы без помех дать мне это поручение здесь, у моих родителей. Они все сейчас же уйдут, если ты прикажешь, и, если тебе у нас больше нравится, ты мог бы здесь и переночевать. Я неправильно сделал?
У К. не было сил отвечать. Так, значит, недоразумение, пошлое, низкое недоразумение, а К. целиком доверился этому человеку. Позволил заворожить себя Барнабасовой узкой, блестящей, как шелк, курткой, которую этот сейчас расстегнул, и под ней показалась грубая, грязно-серая, в многочисленных пятнах рубашка, прикрывавшая могучую квадратную грудь слуги. И все вокруг ему не только соответствовало, но в чем-то даже превосходило его: и старый подагрик-отец, передвигавшийся больше при помощи своих все ощупывавших рук, чем на ногах, которые он медленно подтаскивал не сгибая, и мать со сложенными на груди руками, которая из-за своей толщины тоже могла делать только самые крохотные шажки. Оба, отец и мать, с тех самых пор, как К. вошел, двигались к нему из своего угла, но все еще никак не могли добраться. Сестры, блондинки, похожие друг на друга и на Барнабаса, но с более твердыми, чем у Барнабаса, чертами, высокие, крепкие девушки, обступили пришельца. Они ожидали от К. какого-нибудь приветствия, но он ничего не мог сказать; хотя он считал, что здесь, в деревне, каждый может быть ему полезен — и, по-видимому, так это и было, — но вот именно эти, окружавшие его сейчас люди его совершенно не интересовали. Будь он в состоянии в одиночку одолеть дорогу до трактира, он тут же ушел бы. Возможность пойти с Барнабасом в Замок утром его нисколько не привлекала. Сейчас, ночью, он хотел бы незамеченным проникнуть в Замок вместе с Барнабасом, но с тем Барнабасом, каким он ему представлялся до сих пор, с самым близким ему человеком из всех, кого он здесь встретил и о котором он в то же время думал, что тот куда более важная птица, чем кажется, и гораздо теснее связан с Замком. Но с отпрыском этой семьи, к которой он вполне принадлежал (он уже сидел среди них за столом), с человеком, который — показательная деталь — даже не имел права переночевать в Замке, с ним под руку средь бела дня идти в Замок было невозможно, это была бы смехотворно безнадежная попытка.
К. сел на подоконник с решимостью провести на нем всю ночь и никаких услуг от этой семьи больше не принимать. Люди в деревне, которые его прогоняли или боялись его, казались ему безопаснее, ибо они, по существу, помогали ему держать себя собранным, заставляли его рассчитывать только на свои силы, а такие вот мнимые доброхоты, которые с помощью маленького маскарада приводили его вместо Замка в свою семью, морочили его — все равно, вольно или невольно, — подтачивали его силы. Его окликнули, приглашая к семейному столу, он даже не повернулся и продолжал сидеть, опустив голову, на своем подоконнике.
Тогда встала Ольга — она была отзывчивее сестры, заметно в ней было и что-то вроде девического смущения, — подошла к К. и попросила его пойти к столу: хлеб и сало уже поданы, а пиво она еще принесет.
— Откуда? — спросил К.
— Из трактира, — сказала она.
Это было К. очень кстати. Он попросил ее пива не приносить, а проводить в трактир его, у него там еще осталась важная работа. Но оказалось, что она собирается идти не так далеко, не в его трактир, а в другой, много ближе, в трактир для господ. Несмотря на это, К. попросил разрешения сопровождать ее; быть может, думал он, там удастся как-нибудь переночевать — что бы ни подвернулось там, он предпочел бы это лучшей кровати здесь, в этом доме. Ольга не ответила сразу, а обернулась назад, к столу, ее брат уже встал, кивнул с готовностью и сказал: «Раз господин этого желает». Его согласие чуть было не заставило К. отказаться от своей просьбы: этот мог согласиться только на бесполезное. Но так как тут же стал обсуждаться вопрос, пустят ли К. в тот трактир, и все засомневались в этом, то он стал решительно настаивать на том, чтобы тоже пойти, не давая себе труда подыскать для своей просьбы какую-нибудь вразумительную причину: пусть эта семья принимает его таким, какой есть, перед ними он почти не испытывал стыдливости. Немного смущала его только Амалия с ее строгим, прямым, неподвижным, несколько, может быть, даже тупым взглядом.