Когда позднее К. выбрался из-под платка и огляделся, помощники — это его не удивило — были снова в своем углу; указывая на К. пальцами, они призывали один другого к серьезности и отдавали честь, но, кроме этого, у самой кровати сидела хозяйка и вязала чулок — мелкая работа, мало ей подходившая при ее гигантской, почти затемнявшей комнату фигуре.
— Я уже давно жду, — сказала она и подняла свое широкое, изрезанное старческими морщинами, но в основной своей массе все-таки еще гладкое, возможно, когда-то красивое лицо.
Слова прозвучали как упрек — и упрек неуместный, ибо К. совсем не просил, чтобы она приходила. Поэтому он только покивал головой, подтверждая ее слова, и сел на кровати. Фрида тоже поднялась, но оставила К. и прислонилась к стулу хозяйки.
— Нельзя ли, госпожа хозяйка, — проговорил К. рассеянно, — то, что вы хотите мне сказать, отложить до моего возвращения от старосты общины. У меня там важный разговор.
— Этот — важнее, поверьте мне, господин землемер, — сказала хозяйка, — там, видимо, речь пойдет только о какой-то работе, а здесь речь идет о человеке, о Фриде, о моей любимой девочке.
— Ах вот как, — сказал К., — тогда — конечно; я только не знаю, почему бы не оставить это дело нам двоим.
— Потому что люблю, потому что забочусь, — объяснила хозяйка и притянула к себе голову Фриды, которая стоя доставала лишь до плеча сидящей хозяйке.
— Раз Фрида питает к вам такое доверие, — сказал К., — то мне тоже ничего другого не остается. И поскольку Фрида совсем недавно назвала моих помощников верными, то все мы здесь просто друзья. Следовательно, я могу вам, госпожа хозяйка, сказать, что считал бы за лучшее, если бы я и Фрида поженились, и причем в ближайшее время. К сожалению, к большому сожалению, я не смогу этим возместить Фриде то, что она из-за меня потеряла, — ее положение в господском трактире и дружбу Кламма.
Фрида подняла голову, глаза ее были полны слез, ни следа победоносного выражения не было в них.
— Почему я? Почему именно я выбрана для этого?
— Как? — спросили К. и хозяйка одновременно.
— Она запуталась, бедный ребенок, — сказала хозяйка, — запуталась, оттого что свалилось сразу слишком много счастья и несчастья.
И Фрида, словно в подтверждение этих слов, бросилась к К., стала неистово целовать его, как будто никого, кроме них, в комнате не было, и потом, плача и все еще обнимая его, упала перед ним на колени. К., обеими руками гладя волосы Фриды, спросил хозяйку:
— Вы, кажется, одобряете мои намерения?
— Вы — человек чести, — сказала хозяйка. В ее голосе тоже дрожали слезы, она выглядела несколько поникшей и тяжело дышала; тем не менее она еще нашла в себе силы сказать: — Теперь осталось только обсудить некоторые гарантии, которые вы должны дать Фриде, потому что, как бы ни было теперь велико мое уважение к вам, вы все же человек чужой, поручиться за вас никто не может, ваше семейное положение здесь неизвестно. Гарантии, таким образом, нужны, вы с этим согласитесь, дорогой господин землемер, вы ведь сами заметили, сколько Фрида из-за связи с вами все-таки и теряет.
— Конечно, гарантии, естественно, — сказал К., — гарантии, которые, видимо, лучше всего будет дать в присутствии нотариуса, но, уж наверное, вмешаются и другие графские инстанции. Впрочем, у меня тоже есть кое-что, что я обязательно должен сделать еще до свадьбы. Я должен поговорить с Кламмом.
— Это невозможно, — сказала Фрида, приподнялась немного и прижалась к К., — что за мысль!
— Это необходимо, — заявил К. — Если мне самому невозможно этого добиться, тогда это должна устроить ты.
— Я не могу, К., я не могу, — сказала Фрида, — никогда Кламм не будет говорить с тобой. Как ты только мог подумать, что Кламм будет с тобой говорить!
— А с тобой бы он стал говорить? — спросил К.
— Тоже нет, — сказала Фрида, — ни с тобой, ни со мной — это заведомо невозможно. — Она повернулась к хозяйке и развела руками: — Вы только подумайте, госпожа хозяйка, чего он требует.
— Своеобразный вы человек, господин землемер, — проговорила хозяйка; ужасно было то, как прямо она теперь сидела, расставив ноги с выпиравшими под тонкой юбкой могучими коленями. — Вы требуете невозможного.
— Почему это невозможно? — спросил К.
— Это я вам объясню, — сказала хозяйка таким тоном, словно ее объяснение было не столько последней любезностью, сколько уже первым наказанием, которое она ему определяла, — это я вам охотно объясню. Я, правда, не принадлежу к Замку, я всего лишь женщина, и всего лишь хозяйка — здесь, в трактире последнего разряда (он не последнего разряда, но недалеко от этого), так что, может быть, вы моим объяснениям не придадите большого значения, но я всю жизнь держала глаза раскрытыми, и сталкивалась со многими людьми, и всю тяжесть хозяйства несла одна, потому что мой муж, хотя он и хороший мальчик, но — не хозяин, и что такое ответственность — ему никогда не понять. Вы вот, например, обязаны только его небрежности (я тогда к вечеру уже устала так, что с ног валилась) тем, что находитесь здесь, в деревне, что сидите здесь, на кровати, в тепле и покое.