— Садись напротив меня, — приказал он сыну.
Николай молча сел, при этом он смотрел не на отца, а куда-то в сторону. Каманин же рассматривал сына, из всех своих детей он ему всегда казался самым ясным и прозрачным, практически с полным отсутствием налета загадочности. У него очень рано проявились большие музыкальные способности, он с увлечением учился музыке, создал свой ансамбль, который имел немалый успех. Николай казался ему настолько прогнозируемым, что иногда Каманин даже чувствовал некоторое разочарование от такой прямолинейной линии его судьбы. И сейчас он с удивлением обнаружил, что именно Николай преподнес самый большой сюрприз. Ничего подобного он от него не ожидал, более того, такой поступок с его стороны представлялся ему совершенно невозможным. Получается, что он сильно заблуждался по поводу Николая.
Они молчали уже минут пять, Николай почти неподвижно сидел на стуле, не выражая никаких эмоций. Каманину казалось, что в такой позе он может пребывать и час и два. А ведь еще недавно из него так и била энергия, он все время куда-то мчался, постоянно чем-то занимался, что-то придумывал. А теперь перед ним совсем другой человек, абсолютно равнодушный к этому миру.
— Коля, объясни, что все-таки произошло? Почему ты одел эту униформу?
Николай впервые за все это время перевел взгляд на отца.
— Это не униформа, — возразил он.
— У тебя исчезло чувство юмора, раньше бы ты просто рассмеялся.
— Дело не в этом, я отношусь ко всему этому очень серьезно.
Каманин встал, вышел из-за стола и сел рядом с сыном.
— Коля, объясни, что с тобой произошло?
Николай снова взглянул на отца, в его взгляде было ясно различимо колебание.
— Пойми, я должен это знать, не смогу жить спокойно, не понимая, что происходит с тобой, — настаивал Каманин.
Николай наклонил голову.
— Хорошо, я расскажу. Только без подробностей.
— Ладно, давай без подробностей, — согласился Каманин.
— По моей вине погибла девушка.
Несколько секунд Каманин молчал.
— Объясни, что с ней случилось?
— Выбросилась в окно. Для меня это было всего лишь небольшим приключением, а она думала, что все всерьез. А когда я сказал, что не желаю продолжать отношения, она это сделала.
— Так не бывает.
— Не бывает, — кивнул головой Николай. — Я ей наговорил много всего, мне надо было, чтобы она от меня отстала. Вот я ее и не жалел. Она не выдержала и бросилась из окна.
— Когда это случилось?
— Семь месяцев назад.
— И я ничего не знал!
— Зачем?
— Я твой отец.
Николай пожал плечами.
— Это все касается только меня.
— Вряд ли бы Оксана согласилась с таким утверждением.
— Мамы нет, зачем об этом говорить.
— Но я-то еще есть! Мне кажется, между нами всегда царило доверие.
— Да. Но это касалось совсем других дел.
— Других дел нет. Дело всегда одно, просто оно распадается на части.
— Возможно, но меня сейчас подобные софизмы это не интересуют.
— Что же тебя интересует?
— На мне великий грех. Я должен его искупить.
Каманин встал, подошел к окну и стал смотреть на берег и на слегка колыхающуюся гладь озера.
— Как ты пришел к этой мысли? — спросил он, не оборачиваясь.
— Я не пришел, меня Бог привел.
— Пусть так. Как тебя привел Бог?
— Когда я узнал об ее самоубийстве, мне стало неприятно, но не более того. Я продолжал прежнюю жизнь. В тот день я даже не отменил репетицию. И постепенно стал забывать о случившимся. И тогда Бог решил мне напомнить о нем.
— Как же он напомнил?
— Это было на концерте, все происходило, как обычно. Мы играли, пели. Мне кажется, что в тот миг я вообще ни о чем не думал. И вдруг передо мной словно развезлось пространство, я вдруг увидел, как она лежит мертвая на асфальте, вокруг растеклась кровь из проломленной головы. Мне стало так невыносимо, что я прекратил играть и убежал за кулисы. В тот вечер больше я не мог выступать. Разразился огромный скандал, пришлось возвращать стоимость за билеты. Я заплатил почти все деньги, что у меня были.
— Больше ты не выступал?
— Я попробовал еще раз. Мне удалось довести до конца концерт, но это стоило мне огромных мучений. Я понял, что на этом моя артистическая жизнь закончилась. Я объявил об этом участникам нашего ансамбля, они чуть меня не убили. Но уже ничего не могло для меня изменить. Ты даже не представляешь, как у меня болела душа, это была постоянная мука. Я думал только об одном, о том, что с ней случилось и что виноват в этом только я.
— Что же произошло с тобой дальше?
— Я не мог продолжать жить, душевная мука меня не отпускала ни на минуту. Я стал искать выхода. Однажды я шел по улице, уже не помню, откуда и куда, проходил мимо какой-то церкви. Сам не знаю, почему я зашел в нее, ведь обычно я никогда в них не бывал. Там никого не было; так мне показалось в начале. Я не знал, что дальше делать, просто стоял и смотрел. Вдруг появился священник. Некоторое время он разглядывал меня, потом спросил: не желаю ли я исповедоваться. И я сказал, что да, желаю. Вернее, это не я сказал, а кто-то другой через мои уста.