— И он принял твою исповедь?
Николай кивнул головой.
— Да, я ему поведал все. Отец Илларион предложил мне прийти в следующий раз и поговорить. Мы общались почти месяц, и вскоре я почувствовал, как начинает спадать с меня эта тяжесть. Он открыл мне глаза на то, что все, что случилось со мной, не случайно, а с целью направить меня по совсем другому пути.
— Знакомые речи.
Николай посмотрел на отца.
— Возможно, в мире нет ничего абсолютного нового. Но так ли это важно, главное — это истинно или нет. Разве не ты однажды говорил, что стремление к новому это совсем не означает стремление к истинному?
— Запомнил. Ладно, продолжай.
— С твоего разрешения я не стану рассказывать во всех деталях, иначе мы проговорим до поздней ночи.
— Хорошо, говори самое главное.
— Беседы с отцом Илларионом помогли мне уяснить, что моя душа нуждается в иной жизни; все, что было раньше со мной, не сможет принести мне ничего, кроме страдания. И если я продолжу прежнее существование, то мучения снова ко мне вернутся.
— Это он тебе внушил? — спросил Каманин.
— Да. То есть, это были его мысли, которые с какого-то момента стали моими. Потому что я осознал, что именно так все и есть.
— Что же дальше?
— Я не сразу принял решение об уходе в монастырь, о постриге, поверь, это было сделать очень тяжело. Но мне сильно помог мой духовник.
— Отец Илларион?
— Да, — кивнул головой Николай.
— Это печально, Коля.
— Печально? — удивился Николай. — Но в чем?
— Печально, когда один человек так доверяется другому, что позволяет тому сильно влиять на себя. За редким исключением это всегда ошибка, он и не замечает, как перемещается на позицию другого. Каждый должен сам разобраться в себе и на этой основе принять решение.
— Но именно это я и сделал, отец. Отец Илларион лишь облегчил мне этот путь.
Каманин отрицательно покачал головой.
— Это неправильно, когда в другом человеке мы видим большее содержание, чем в самом себе. Даже если это так, его содержание тебе не должно стать указом, оно только для него. Но продолжай.
— Я почти уже завершил. Я поехал в монастырь, он на Волге, рядом нет больших городов, так что, как я и хотел, место уединенное. Теперь я послушник, мне осталось полгода до пострига. Вот и все, отец. Я долго думал — отправляться ли к тебе на день рождение? И решил поехать. Это последний мой выезд свет, всю остальную жизнь я проведу в скиту. Там очень суровый режим, никаких посещений, никаких отлучек. Я готов к такой жизни. Это наша последняя встреча.
Каманин смотрел на сына и уже не в первый раз думал о том, что все его дети разительно не похожи друг на друга. Как будто ему предложили некую модель человечества. Если Николай замурует до конца жизни себя в монастыре, это будет гигантская ошибка. Пройдет не так уж много времени — и он начнет глубоко сожалеть о своем выборе. Николай не сможет уничтожить свой талант музыканта, даже укрывшись от мира. Это сейчас под давлением обстоятельств, влияние этого Отца Иллариона его дар угнетен, задвинут куда-то на самый край сознания. Но как только нынешние муки ослабеют, станут уходить в прошлое, его большой дар вернется и потребует снова выпустить его на свободу. А ее-то как раз и не будет. И тогда у Николая начнется новый этап, только уже других страданий. Он не осознает, что подлинные его мучения начнутся именно тогда, и они могут оказаться даже еще сильней, чем те, что он переживает в связи с гибелью девушки. Во имя Оксаны он, его отец, должен спасти сына от этого рокового заблуждения, глубокого ошибочного поступка. Сейчас Николай будет сопротивляться, но придет минута, когда скажем ему спасибо.
Каманин снова сел рядом с сыном.
— Выслушай меня, сынок, постарайся, по крайней мере, с ходу не отвергать того, что я скажу. А еще будет лучше, если ты задумаешься над моими словами. Обещай, что, по крайней мере, ты их примешь во внимание, даже если многое мною сказанное тебе не понравится.
— Обещаю, отец.
— Спасибо. Из твоих слов я понял, что ты смотришь на Отца Иллариона, как на своего спасителя и благодетеля.