Сэр Ричард, конечно, заметил это сразу, и хотя никак не показал этого, но, как только начали играть музыканты, он подозвал к себе сына.
— Что с тобой, Фрэнсис? — спросил он. — Ты дрожишь, как девушка.
— Из-за Розы, отец. Я думаю, она совершенно потеряла голову. — Он понизил голос. — А еще хуже то, что она испытывает ненависть к леди Анне и не скрывает своего отношения к ней. Если слух об этом дойдет до короля, я опасаюсь за ее жизнь.
Сэр Ричард нахмурился.
— В таком случае необходимо немедленно удалить ее отсюда, — сказал он. — Если я увезу ее в поместье Саттон на рассвете, ты сможешь убедить госпожу маркизу, что этой ночью Роза внезапно заболела?
— Легко. Но она больна и на самом деле!
Сзади них раздался голос Уолтера Денниса.
— Все из-за потери ребенка.
— Но это случилось уже больше года назад.
— Не имеет значения. Маргарет, после того как потеряла ребенка, все время была не в себе, пока вновь не забеременела. Она без всякой причины срубила свой любимый куст.
Джон Роджер, присоединяясь к ним, добавил:
— Если вы говорите о женской хандре, это совершенно верно, Фрэнсис. Отправь ее в поместье Саттон и потом дай ей единственное лекарство, которое я…
— Знаю. Как можно больше детей! — продолжил Фрэнсис.
— …Чтобы жены были спокойными, — закончил Джон.
— Женская философия, — подытожил сэр Ричард.
— Но вполне верная философия. — Доброго вечера, джентльмены. Я иду играть в карты. — Роджерс сначала поклонился своему тестю, а потом Фрэнсису и Уолтеру, при этом жемчужина в его ухе качалась над плечом.
— Теперь, отец, разгладь морщины, ты уже любишь его, безразлично, проказник он или нет.
Но дальнейший разговор был внезапно прерван, так как король поднялся со своего кресла, и вслед за ним, как требовал этикет, поднялось все собрание. Взгляд Генриха странно перескакивал с одного гостя на другого, будто он не осмеливался ни на кого посмотреть прямо.
— Лорды и джентльмены, — сказал он, — сожалею, но я утомился сегодняшней церемонией. Прошу извинить меня. Пожалуйста, продолжайте вечер.
И он удалился в сопровождении Генри Норриса и других камергеров. Но, оказавшись в своих личных покоях, Генрих Тюдор неожиданно почувствовал раздражение. Монарх, который утром был таким величественным и великолепным, сейчас отдавал жесткие приказы с такой быстротой, что его слуги сбились с ног, не зная, за что хвататься. Одновременно он желал и принять ванну, наполненную благовониями, и чтобы его обслужил цирюльник, и чтобы обработали ему ногти, и чтобы дали новую ночную сорочку.
И даже уже отдавая эти распоряжения, он боялся: «Она не придет. Я знаю. Она оттолкнет меня и теперь».
И странно: от этой ужасной мысли он чувствовал почти облегчение. Облегчение от того, что ему не нужно будет доказывать свою состоятельность как мужчины. Но наряду с облегчением эта мысль причиняла боль, после всего, что он сделал ради нее, после перенесенных им унижений… Почему?! Разве он не покинул Екатерину, которая так смиренно любила его? Что ж, так ему и надо — дочь Томаса Болейна отвергнет его, как последнего олуха.
Генри Норрис думал: «Боже милостивый, час настал. В своем воображении я пережил эту ночь миллион раз, и вот теперь это должно свершиться. Она собирается вознаградить его».
И он уставился перед собой — пустыми, отсутствующими глазами, с полуулыбкой на лице, — удивляясь при этом, почему это и Фрэнсис Вестон посмотрел на него так странно. Затем последовал сюрприз, которого он не ожидал. Отпустив на ночь придворных, король неожиданно сказал:
— Гарри, ты будешь спать в передней, как обычно.
Он ждал, приготовившись к новым, неожиданным приказам, но такого…
— Я ложусь спать.
Норрис стоял в замешательстве. Приготовления, волнение, общая атмосфера тревоги привели его к выводу; его жизнь будет разрушена, его сдержанность, его любовь к Анне будет поругана. Но сейчас его призвали к исполнению своих обязанностей, в которые входил, в частности, и ритуальный поиск врагов короля. Смел ли он надеяться, что леди снова отказала королю? Здравый смысл, однако, подсказывал, что больше она не может отвергать его даже ради собственной безопасности. Норрис знал лучше, чем кто-либо другой, что за последнее время характер Генриха становился все более гневливым. Раньше и представить-то было трудно монарха до такой степени расстроенным и обеспокоенным человеком.
Гарри сумел изобразить на своем лице легкую улыбку и принять деловой вид, тщательно осматривая спальню короля, даже нагнулся, заглядывая под огромную кровать, чего давно уже не делал. Выпрямившись, он бодро сказал: