Отец Доминик подумал: «Наверное, она действительно ведьма. Король клянется в этом»
Тогда он решил, что должен постараться взглянуть на нее, пока эта, последняя, ночь не кончится.
— Значит, к Ее Светлости ваша совесть чиста?
— Абсолютно.
Священник попросил поднести свечу, чтобы разглядеть строки Евангелия и соблюсти обряд исповедания, и приступил к отпущению грехов. К трем часам утра Фрэнсис закончил откровенный рассказ о своей жизни. Отец Доминик простил ему все прегрешения во имя Отца и Сына и Святого Духа. Все было кончено — Фрэнсис был готов к смерти.
— Вы будете присутствовать там завтра?
— Сегодня, сын мой. Уже давно за полночь.
— Вы будете там? — повторил вопрос Фрэнсис. Отец Доминик колебался. Как сказать молодому человеку, что он не переносит смертные казни, что однажды при виде этого кошмара он упал на землю и его начало тошнить. Единственный раз он испытал такой позор, и его больше никогда не просили присутствовать при казнях.
— Э… возможно. Но я уверен, что архиепископ там будет.
— Я буду надеяться увидеть вас, святой отец. Он опустился на колени и поцеловал руку священника. — Благослови тебя Господь, мой бедный мальчик. Слова непроизвольно сорвались у него с языка прежде, чем он понял, что не должен был так говорить. Фрэнсис покачал головой.
— Это была напрасно растраченная жизнь, — повторил он.
— Вы дали жизнь сыну, сэр Фрэнсис. Подумайте о нем.
Священник уже был в дверях.
— Какое сегодня число? В этом ужасном месте теряешь счет времени.
— 17 мая, сын мой.
— До свидания, святой отец.
— До свидания, сэр Фрэнсис.
Теперь ему оставалось только составить завещание. Он сел за грубо сколоченный стол, взял перо и при тусклом свете свечи написал:
«Отец, мать и жена! Ради спасения моей души покорно прошу вас оплатить мои счета и простить за все неприятности, причиненные вам. И особенно моей жене…»
Анна-Роза, — всегда безумно ревновавшая к своей тезке — королеве. Как он мог объяснить, что одна была для него неприкосновенной богиней, а другая — девушкой, которую ему хотелось обнимать, делить с ней супружеское ложе? В любом случае сейчас уже поздно. Слишком поздно для всего, кроме этого жалкого перечня расточительного шутовства.
«Долг сапожнику — 46 фунтов стерлингов. Долг Бриджесу, моему портному, — 26 фунтов. Долг бедной женщине на теннисном корте за мячи — не знаю точно сколько…»
О Господи, каким жалким идиотом он был! Ничтожный придворный, пытавшийся придать себе показной блеск, не заметивший за играми, как его затянул этот ужасный водоворот.
«Долг Марку Сметону, — 73 фунта 6 шиллингов 7 пенсов».
Ну, ладно, это — единственный долг, который отцу платить не придется. Бедный простолюдин Марк умрет тоже сегодня. Музыкант королевы — сын плотника, — он многого достиг своим умением петь, играть и сочинять музыку. Как человека низкого происхождения, его подвергли пытке, и он запел по-другому. Он признался в любовной связи с королевой и обрек их всех на гибель. Фрэнсис мрачно подумал, сколько же его пытали, прежде чем он выкрикнул: «Да, да, да!»
Луч света упал на пол. Наступил рассвет, и, подойдя к оконцу, Фрэнсис убедился, что день будет чудесный. Теперь ему надо торопиться. Он закончил свое волеизъявление, когда уже вовсю запели птицы.
«Долг Его Величеству королю — 46 фунтов, проигранных ему в кости. 6 фунтов 3 шиллинга выиграны у короля в империал». Слишком много подобных доходов. Фрэнсис припомнил разговор с отцом, Ричардом.
— Фрэнсис, ты слишком часто выигрываешь. Это неумно, когда имеешь дело с человеком такого темперамента, как у короля.
Насколько прозорлив оказался сэр Ричард. Если бы Фрэнсис намеренно проиграл несколько больше, то, может быть, сейчас и не был бы приговорен к смертной казни?
«Итак, в конце концов все сводится к «если бы да кабы», — подумал Фрэнсис.
С каждой минутой становилось светлее. Он поднес перо к бумаге и написал последнее предложение: «Прошу, во имя Господа простить меня и молиться за меня, так как верю, что ваши молитвы пойдут мне во благо. Благослови Господь мое дитя и меня».
Он задумался на мгновение, а затем исправил слово «дитя» на «дети». Они с женой так страстно предавались любви перед расставанием — как теперь оказалось, навечным, — что, вполне возможно, зачали еще одного ребенка, неведомого пока никому, сокрытого еще в утробе матери.
«Написано мною — великим грешником Господним — Фрэнсисом Вестоном».
Он адресовал свою последнюю волю сэру Ричарду Вестону в поместье Саттон близ Гилдфорда, а затем встал и снова подошел к окну. Темза искрилась под лучами солнца. Он так и стоял, пока не услышал, как отворился засов его камеры. Сэр Уильям Кингстон — лейтенант Тауэра — появился в дверях.