Но, несомненно подумали некоторые из нас, есть источники, глоток воды из которых только разжигает жажду вместо того, чтобы утолять ее. Можно было предсказать, что как только рыцарь оправился от головокружения, между молодыми людьми возникло чувство, выходящее за пределы благодарности (с его стороны) и сострадания (с ее), и что чувство это – благодаря покрову леса и темноты – нашло скорейшее выражение в жарких объятиях на пышном лугу. Не случайно же следующей картой была Пара Кубков, изукрашенная свитком, гласившим: «Любовь моя» и расцвеченная незабудками: несомненное указание на любовное приключение.
Все мы, в особенности дамы, готовились насладиться продолжением нежной истории, как рыцарь положил еще одну из Палиц – Семерку, на которой среди темных стволов деревьев можно было разглядеть его блеклую удаляющуюся тень. Мы не обманулись: случилось нечто обратное ожиданиям дам. Бедная девушка! Пасторальная идиллия была мимолетной; сорвав луговой цветок и тут же бросив его, неблагодарный рыцарь даже не оглянулся на прощанье.
Стало ясно, что начинается вторая часть истории, происшедшая, возможно, некоторое время спустя. Действительно, рассказчик начал составлять новые карты в иной ряд, левее первого; он положил сперва две карты: Императрицу и Восьмерку Кубков. Неожиданная перемена картины на мгновенье смутила нас, но вскоре пришла разгадка и, полагаю, стала очевидной для всех: рыцарь в конце концов обрел то, что искал – богатую невесту знатного рода, подобную той, что видели мы изображенной на карте – увенчанную короной, с фамильным гербом и постным выражением лица, к тому же много старше его, в одеянии, сплошь вышитом соединенными кольцами, как будто призывающими: «Женись на мне, женись на мне». Призыв, вскоре услышанный, поскольку Кубки подразумевали свадебное пиршество, с двумя рядами гостей, чествующих молодых, сидящих в конце стола, украшенном гирляндами.
Следующая карта, Рыцарь Мечей, изображенный в боевых доспехах, сообщал о неожиданном событии: либо конный гонец ворвался на торжество, неся тревожную весть, либо сам жених покинул свадебный пир, торопясь во всеоружии в лес на некий таинственный вызов, либо же, что также вероятно, произошло и то и другое: жениху сообщили о неких непредвиденных обстоятельствах, и он тотчас облачился в доспехи и вскочил в седло. (Умудренный прошлым опытом, он теперь и шагу не ступал, не облачившись в броню с головы до пят.)
В нетерпении мы ожидали более определенной карты, и тут последовало Солнце. Художник изобразил дневное светило в руках бегущего ребенка или, скорее, летящего над просторным и разнообразным пейзажем. Толкование этой части повествования не было однозначным и простым. Это могло означать: «Был ясный солнечный день», и в этом случае наш рассказчик попусту растрачивал карты, сообщая нам несущественные детали. Но, возможно, аллегорический смысл изображения менее всего должен был совпадать с его буквальным прочтением: поблизости от замка, где праздновалась свадьба, было замечено полуголое дитя, и жених покинул пир, чтобы поймать мальца.
Вместе с тем, нельзя было не заметить и того, что нес ребенок: этот лучистый лик мог содержать разгадку. Взглянув еще раз на карту, которой наш герой представил себя в начале рассказа, мы вспомнили вышитые на его плаще в час сражения с разбойником солярные символы: возможно, тот плащ, забытый рыцарем на лугу, где встретил он свою быстротечную любовь, был носим ветром по окрестностям, подобно воздушному змею, и рыцарь преследовал мальчишку с тем, чтобы вернуть плащ, либо же просто из любопытства – узнать, чем все закончилось. Все это могло, так или иначе, связать воедино плащ, ребенка и девушку из леса.
Мы надеялись, что на эти вопросы даст ответ следующая карта, и когда увидели, что то было Правосудие, то убедились, что в этом Аркане, представлявшем не просто женщину с мечом и весами, как в обычной колоде таро, но также изображение атакующего всадника (или амазонки) в броне на заднем плане (либо, в зависимости от того, как посмотреть, на тимпане над главной фигурой), – содержался богатейший смысл. Мы могли только гадать. К примеру: когда рыцарь был уже недалек от того, чтобы поймать ребенка с плащом, преследователь обнаружил, что незнакомый рыцарь, вооруженный сверх всякой меры, стоит у него на пути. Что могли они сказать друг другу? Быть может, «Кто таков?»
И незнакомый рыцарь поднял тогда забрало, открыв лицо, в котором наш компаньон узнал деву, что спасла его в лесу, ныне решительную и спокойную, с тенью загадочной улыбки на устах.
– Чего же ты хочешь от меня? – должно быть, спросил ее рыцарь.
– Правосудия! – отвечала амазонка. (Весы, в самом деле, предполагали такой ответ.)
По зрелом размышлении, однако, мы решили, что встреча могла произойти так: ища правосудия, всадница (фигура на тимпане) (появилась из леса и воскликнула: «Стой! Знаешь ли ты, кого преследуешь?»
– Кого, ради всего святого?
– Твоего сына! – отвечала женщина-воин, подняв забрало (фигура на переднем плане).
– Что же могу я сделать? – спросил, должно быть, наш герой, охваченный внезапным и запоздалым раскаянием.
– Встреть же Господний суд! (весы) Защищайся! – с этими словами она (меч) обнажила свой меч.
«Сейчас он расскажет нам о поединке», подумал я, и точно: карта, брошенная в это мгновение, оказалась звонкой Парой Мечей. Изодранные в клочья листья, виноградные лозы, обвившие два клинка. Безутешный взгляд рассказчика на эту карту не оставлял сомнений в исходе: его противница оказалась закаленной фехтовальщицей; настал его черед лежать среди травы, истекая кровью.
Но вот он приходит в себя, открывает глаза и что же видит? (Мимика рассказчика, сказать правду, несколько чрезмерная, приглашала нас ждать следующей карты как откровения.) Папесса, таинственная, похожая на монахиню фигура в короне. Избавление пришло от королевы? Его глаза, глядящие на карту, были полны страха. Ведьма? Он поднял руки в скорбном жесте, исполненном истинного ужаса. Высшая жрица тайного кровавого культа?
– Знай же, напав на деву, ты напал на самое Сивиллу, богиню, коей этот лес посвящен. Теперь ты в нашей власти. – Что еще могла сказать Папесса, чтобы вызвать такую гримасу ужаса?
А он, что мог ответить он, заикаясь от страха, кроме: «Я искуплю, я искуплю, смилостивься…»
– Теперь тебя поглотит лес. Лес – это утрата твоего «Я». Лабы присоединиться к нам, отбрось все личное, раствори себя, превратись в неразличимое, присоединись к рою Менад, с криками бегущим по лесам.
– Нет! – то был крик, мы видели, исторгнутый из его безмолвных уст. Но уже последняя карта завершала рассказ, и то была Восьмерка Мечей – острые клинки растрепанных последовательниц Сивиллы, изрубившие его на куски.
Повесть алхимика, продавшего душу
Чувства, вызванные этой историей, еще не улеглись, как другой из наших товарищей подал знак, что желает поведать свою. Один эпизод в рассказе рыцаря, казалось, особенно заинтересовал его; точнее, то было редкое сочетание карт во втором ряду: Туз Кубков, положенный подле Папессы. Лабы дать нам понять, насколько взволновало его это совпадение, он положил справа от этих карт Короля Кубков (что могло сойти за весьма моложавый и, сказать правду, слишком рискованный его портрет), а слева, продолжая горизонтальную линию, Восьмерку Палиц.