Чтобы добраться до Луны (сообщала нам, быть может, лишние, но поэтичные сведения Колесница), используют обычно крылатых коней смешанных пород — Пегасов или Гиппогрифов[3], которых взращивают в позолоченных конюшнях феи, чтобы запрягать по двое-трое в экипажи. У Астольфа был свой Гиппогриф, и он, вскочив в седло, взмыл в небеса. Навстречу ему двигалась Луна на прибыли, и он спланировал на нее. (На таро Луна изящнее, чем в летние ночи сельские актеры изображают ее в драме о Пираме и Фисбе[4], но представлена столь же простыми аллегорическими средствами…)
Дальше следовало Колесо Фортуны — как раз там, где мы ожидали более подробного описания Луны, которое заставило бы нас расстаться с давними фантазиями о «мире наоборот», где царствует осел, а человек четвероног, где дети управляют стариками, у руля стоят сомнамбулы, а горожане вертятся как белки в колесе, и с массой прочих парадоксов, отвергаемых и снова сотворяемых воображением.
Астольф, сам — Рыцарь Безрассудности, отправился в мир безрассудства за рассудком. Но какой же земной мудрости можно набраться на Луне, которой бредили поэты? Астольф попробовал задать этот вопрос первому встречному жителю Луны, изображенному на первой карте Старшего Аркана, — Магу, которого мы — несмотря на спорные прозвание и облик — на основании писчего пера в руке здесь можем счесть поэтом.
На пустынных лунных полях Астольф встречает поэта, поглощенного вплетением в канву своего творения сюжетных нитей, рифм октав, логических ходов и алогизмов. Раз он живет тут, на Луне (или Луна живет в нем, будучи его глубинной сутью), то должен нам сказать, правда ли, что здесь хранится универсальный свод созвучий слов и явлений, действительно ли это полный смысла мир — в противоположность бессмыслице Земли.
— Нет, Луна — пустыня, — был, судя по последней карте, опустившейся на стол, — по голому шару Туза Динариев, — ответ поэта, — но бесплодная эта сфера дает начало всякой речи, любой поэме, и всякий путь, лежащий через леса, поля сражений, сокровищницы, пиршества, альковы, приводит нас сюда, к центру пустого горизонта.
Другие истории
Ларо и рассказы целиком заполнили квадрат. Все карты на столе. А где же моя история? Я не различаю ее среди других — так плотно их переплетение. И в самом деле, поглощенный расшифровкой то одной истории, то другой, я до сих пор не обращал внимания на главную особенность невольно избранного нами способа повествования, а именно: навстречу каждому рассказу устремляется другой; пока один из сотрапезников выкладывал свою цепочку карт, другой тем временем с другого конца двигался в обратном направлении, поскольку те истории, которые рассказывались слева направо или снизу вверх, могут прочитываться также справа налево или сверху вниз, равно как и наоборот, — учитывая, что таро, разложенные в ином порядке, часто изменяют смысл и что одна и та же карта используется в одно время четырьмя рассказчиками, начинающими с противолежащих четырех сторон.
Так, например, когда о приключениях своих завел рассказ Астольф, прекраснейшая из дам нашей компании, представившись изображенной в профиль Королевою Динариев, — судя по выражению лица, влюбленной, — уже выкладывала там, где путь Астольфа должен был закончиться, Отшельника и Девять Мечей, так как началом ее собственной истории стало ее обращение к прорицателю, чтобы узнать исход войны, которая уже несколько лет держала ее в осажденном городе, а Страшный Суд и Башня сообщали ей: падение Трои предрешено богами. В самом деле, находящийся в осаде город-крепость (Мир), представленный Астольфом как Париж, на который посягают мавры, для той, что стала причиной затянувшейся войны, был Троей. Тогда Десятка Чаш обозначает пиршества, сопровождаемые песнопениями и игрой на цитре, которыми ахейцы готовились отметить свое долгожданное завоевание.
Тем временем другая Королева — Чаш (готовая прийти на помощь) со своей историей двигалась навстречу той, которую рассказывал Орландо, тем же путем, начиная с Силы и Подвешенного. Эта королева увидела жестокого разбойника (по крайней мере, так его ей описали), подвешенного за ногу под Солнцем по приговору Правосудия. Сжалившись над ним, она приблизилась, дала ему напиться (Тройка Чаш) и увидела, что это легкий и грациозный юноша (Паж Посохов).
3
4