На карты Колесница, Любовь, Луна и Безумец (уже исполнившие свою роль в рассказах про сон об Анджелике, про безумие Орландо и о путешествии на Гиппогрифе) теперь претендовали как предсказание, которое услышала от прорицателя Елена Прекрасная: «На колеснице с победителями въедет женщина, богиня или королева, и Парис твой влюбится в нее», побуждавшее красивую и неверную супругу Менелая бежать из осажденной Трои — ночью, при Луне, в простой одежде, в сопровождении лишь одного придворного шута, — так и история, которую одновременно излагала другая королева, что, влюбившись в пленника, освободила его ночью и велела бежать в лохмотьях в лес и ждать во тьме ее приезда в королевской колеснице.
Каждая из двух историй двигалась к своей развязке: Елена оказалась на Олимпе (Колесо Фортуны), на пиру (Чаши) Богов, а та, другая, тщетно ждала в чаще (Посохи) того, кого освободила, до первых золотистых проблесков (Динарии) зари. И в то время, как Елена просит Зевса (Императора). «Скажи поэту (Маг), который, восседая здесь, на Олимпе, средь Бессмертных, уже зрячий, складывает свои вневременные строки в отражающие времена поэмы, что позже воспоют другие стихотворцы: единственная милостыня (Туз Динариев), о которой прошу Небожителей (Туз Мечей), — чтоб он в своей поэме написал и о моей судьбе: Елена, прежде чем изменит ей Парис, отдастся Одиссею прямо в чреве деревянного коня (Рыцарь Посохов)» — вторую властительницу ждет не менее сомнительная участь: ей навстречу во главе полков движется прекрасная амазонка (Королева Мечей), возглашая:
— Королева тьмы! Тот, кому ты принесла освобождение, — мой, готовься же сражаться в чаще с войском света до зари!
В свою очередь, осажденный город — Троя или Париж, — представленный картой Мир, обозначавшей также и небесный град в рассказе осквернителя могил, стал городом подземным в рассказе человека, представившегося Королем Посохов, — солидного, должно быть, любителя застолий, — попавшего туда после того, как, в заколдованном лесу обзаведясь удивительной дубинкой, последовал за незнакомым воином с темным оружием, кичившимся пред ним своим богатством (Посохи, Рыцарь Мечей, Динарии).
Они повздорили в таверне (Чаши), и таинственный попутчик решил поставить на кон жезл — символ владычества над городом (Туз Посохов). Бой на палках завершился в пользу нашего героя, и Незнакомец заявил:
— Отныне Город Смерти — твой. Знай, ты победил Князя Прерывности, — и, сняв маску, он обнажил свое лицо (Смерть) — безносый желтый череп.
Закрылся Город Смерти, стало невозможно умереть. Настал новый Золотой Век: многие ударились в разгул, стали скрещивать мечи в ничем им не грозивших стычках, бросались с башен, оставаясь невредимыми (Динарии и Чаши, Мечи, Башня). Люди предавались ликованию в могилах (Страшный Суд) на теперь уже ненужных кладбищах — жуиры там устраивали оргии на глазах ошеломленных ангелов и Господа. Не замедлило раздаться предостережение:
— Раскрой ворота Смерти, или станет мир пустыней, ощетинившейся сухостоем, горой холодного металла! — И наш герой в знак повиновения опустился на колени перед разгневанным жрецом (Четверка Посохов, Восемь Динариев, Папа).
— Этот Папа — я! — казалось, возгласил еще один гость, представившийся Рыцарем Динариев; пренебрежительно метнув на стол Четыре Динария, он, наверное, хотел поведать, что покинул роскошный папский двор, чтоб отвезти последнее причастие тем, кто умирал на поле битвы. Тогда Смерть с Десяткой Мечей, должно быть, означали множество убитых, меж которыми бродил ошеломленный Папа, чью историю подробно излагали те же карты, что прежде рассказали нам историю солдата и покойницы; на этот раз таро прочитывались по-другому: последовательность Пятерка Посохов, Дьявол, Два Динария, Четыре Меча, возможно, означала, что обуреваемый сомнениями при виде бойни Папа вопросил: