Они, должно быть, близнецы — похожие как две капли воды, почти белоголовые, босые. Вероятно, наш герой у них спросил:
— Что делаете там вдвоем? — Или, быть может: — Далеко еще до вершины? — А близнецы в ответ махнули в сторону виднеющейся в глубине картинки под лучами солнца городской стены.
Но где по отношению к дереву находится эта стена? Туз Чаш как раз изображает город с массой башен, шпилей, куполов и минаретов, выглядывающих из-за стен, как пальмовые листья, фазаньи крылья, голубые плавники рыб-лун торчат из городских садов, вольеров и аквариумов, средь которых, наверное, играют в догонялки эти двое шалунов, пока не исчезают с глаз. Как видно, город держится на вершине пирамиды, которая могла быть и вершиной большого дерева, и тогда город, подобно птичьему гнезду, поддерживался б верхними его ветвями, а основание его свисало, как воздушные корни каких-то растений, растущих поверх других своих собратьев.
Руки молодого человека, перекладывая карты, движутся все медленней и неуверенней, так что у нас есть время сделать предположения и обдумать в тишине вопросы, которые наверняка вертелись в голове и у него, как вертятся сейчас у нас: «Что это за город? Город Всеединства? Город, где части соединяются в единое целое, где уравновешиваются все сделанные нами выборы, где заполняется та пропасть, что разделяет наши жизненные ожидания и то, что выпадает нам?»
Но было ли кому задать подобные вопросы в этом городе? Вообразим, что наш герой, пройдя сквозь арочные ворота в городской стене, выходит на площадь и видит в глубине ее большую парадную лестницу, наверху которой восседает некто с королевскими регалиями, божество или увенчанный короной ангел на престоле. (За спиною этого создания видны два бугорка, которые могут быть и спинкой трона, и небрежно срисованными крыльями.)
— Этот город твой? — спросил у него, вероятно, наш герой.
— Твой, — лучшего ответа услышать он не мог, — здесь ты получишь все, что хочешь.
Мог ли он, застигнутый врасплох, высказать разумное желание? Разгоряченный от подъема на такую высоту, наверно, он сказал лишь:
— Хочу пить!
А ангел, восседающий на троне, в ответ:
— Так выбирай! — И, вероятно, указал на два одинаковых колодца на безлюдной площади.
Достаточно взглянуть на молодого человека, чтобы понять: он снова в тупике. Коронованная власть потрясает теперь весами и мечом — символами ангела, который с высоты созвездия Весов ведает принятием решений и соблюдением равновесия. Выходит, и сюда, в город Всеединства, можно попасть лишь что-то выбрав и от чего-то отказавшись, приняв одну часть и отклонив все остальное? Значит, впору ему двигаться обратно, — но, повернувшись, видит он двух Королев, выглядывающих с балконов, расположенных на противоположных краях площади. И кажется ему, что это женщины, одну из коих должен был он выбрать, но так и не выбрал. Похоже, они стерегут его, чтобы не выпустить из города, так как каждая сжимает обнаженный меч — одна в правой руке, а другая — конечно, ради симметрии — в левой. Но ежели по поводу меча одной сомнений нет, то у другой в руке, возможно, и гусиное перо, сложенный циркуль, флейта или нож для разрезания бумаги, и тогда эти две дамы указывают на различные пути, открытые тому, кому лишь предстоит еще себя найти: путь страстей — всегда чреватый принуждением, агрессией, крутыми поворотами, и путь учености, предполагающий раздумья, постепенное овладение знаниями.
Раскладывая карты и указывая нам на них, руки молодца обнаруживают то колебания его насчет их очередности, то сожаление о той или иной уже использованной карте, которую имело смысл и приберечь, то вяло выражают безразличие — мол, все таро и все колодцы одинаковы, как Чаши, повторяющиеся без перемен на всех таро, где они есть, как в мире единообразия взаимозаменяемы и неизменны предметы и людские судьбы, и тот, кто думает, что принимает решения, обманывается.
Как объяснить, что для утоления телесной жажды недостаточно ему ни этого колодца, ни того? Ему потребен водоем, куда впадают, смешиваясь, воды всех колодцев и всех рек, — море, каковое можно видеть на Аркане, именуемом Звездою или Звездами и восславляющем водное происхождение жизни как триумф смешения и изобилия, извергнутого в море. Обнаженная богиня, взяв два кувшина с неведомыми соками, охлажденными для тех, кто ощущает жажду (вон как гонит ветер золотые дюны залитой солнцем пустыни), опрокидывает их, орошая кремнистый берег, и тотчас среди песков взрастают камнеломки, а из густой листвы пускает трели дрозд, — жизнь есть не что иное, как расточение материала, в морском котле лишь повторяется все то, что происходит средь созвездий, миллиарды лет толкущих атомы в ступах взрывов, здесь хорошо заметных и в белесом небе.