— Что за напасть обрушилась на императорскую армию? — с таким, наверное, вопросом обратился рыцарь к первому встреченному им живому существу — до того оборванному и чумазому, что издали он походил на Безумца из таро, вблизи же обнаружилось, что это раненый и оттого хромающий солдат, унесший ноги с поля брани.
В безмолвном пересказе нашего героя голос этого бедняги звучит смятенным хриплым проборматыванием обрывков фраз на малопонятном диалекте с таким примерно смыслом:
— Не дурите, господин лейтенант! Теперь у кого есть ноги — ходу! Все переворотилось кверху дном! Остались мы, как раки на мели! Откуда только принесла нелегкая этих чумовых! Свалились, оглашенные, как снег на голову и в два счета сделали из нас корм мухам!
— Берегись их, твоя рыцарская светлость, обходи их стороной! — И вояка, сверкая срамом сквозь дыру в портах, плетется себе дальше с узлом поживы, добытой из карманов бездыханных тел, обнюхиваемый бродячими собаками, учуявшими в нем собрата по зловонью.
Но этим нашего героя не удержишь. Избегая завывающих шакалов, он прочесывает поле смерти. И при свете Луны видит, как блестят висящие на дереве золотистый щит и серебристый Меч. Он узнает в них снаряжение своего противника.
С соседней карты донеслось журчание. Там среди камышей бежит поток. На берегу его снимает с себя доспехи тот самый неизвестный воин. Разумеется, наш рыцарь не может атаковать его в такой момент: он прячется, чтобы подкараулить неприятеля, когда тот будет вновь вооружен и сможет защищаться.
Из-под доспехов показались нежные белые конечности, а из-под шлема — водопад темных волос, спускающихся вдоль спины до самого ее изгиба. У воина девическая кожа, женские икры, грудь и лоно королевы, — это женщина, под Звездами, совершающая, присев на корточки, вечернее омовение.
Как каждая новая карта, ложащаяся на стол, разъясняет или исправляет смысл предыдущих, так это открытие развеивает прежние чувства и намерения рыцаря: если ранее соперничество, зависть, рыцарское уважение к храброму противнику в душе героя сталкивались с жаждой победить его, отомстить, взять верх над ним, то теперь стыд от того, что угрожала герою девичья рука, желание поскорей восстановить поруганное мужское достоинство сталкиваются с огорчением от того, что он тотчас же признал себя побежденным, покоренный этими рукой, подмышкой, грудью.
Первое из новых побуждений — наиболее сильное: если мужские роли оказались перепутанными с женскими, то нужно сразу раздать карты заново, восстановить нарушенный порядок, без которого неясно, кто ты и чего от тебя ждать. Меч — не женский атрибут, это узурпация. И рыцарь, который, встретившись с противником своего пола, никогда бы не воспользовался его безоружностью, тем более не обокрал бы его тайком, подбирается теперь через кусты к висящему оружию, украдкою хватает меч, срывает его с дерева и убегает. «В борьбе между мужчиной и женщиной не может быть ни правил, ни лояльности», — думает наш рыцарь и еще не знает, до чего же, к своему несчастью, прав.
Он собирается исчезнуть из лесу, но вдруг его хватают за руки и за ноги, связывают и подвешивают вниз головой. Из прибрежных зарослей выскакивают обнаженные длинноногие купальщицы, вроде той, которая на карте Мир устремляется в просвет меж кронами. Это отряд гигантских амазонок, после боя хлынувших к воде, чтоб освежиться, понежиться и закалить свою Силу грозных львиц. Они набрасываются на него, хватают, опрокидывают, отнимают друг у друга, щиплют, тащат в разные стороны, пробуют его пальцами, ногтями, языками и зубами, нет, не так, с ума сошли, не трогай, что вы делаете, так не надо, хватит, ты меня погубишь, ой, ой, ой, помилосердствуй.
Полумертвого, его спасает Отшельник, который с фонарем обходит места битвы, складывая вместе части тел, врачуя изувеченных. Речь праведника можно вывести из последних карт, которые рассказчик кладет на стол дрожащею рукой:
— Не знаю, можно ли считать удачей твое спасение, солдат. Разгром, резня — удел не только армии, которая воюет под одним с тобою флагом: войско амазонок-мстительниц сметает и опустошает рати и империи, растекаясь по континентам, уже десять тысяч лет подчиненным зыбкому мужскому верховенству. Непрочное перемирие, удерживавшее мужчин и женщин от внутрисемейных битв, нарушено: жены, сестры, матери и дочери не признают в нас более отцов, братьев, сыновей, мужей, а видят лишь врагов и спешат с оружием в руках пополнить ряды мстительниц. Наши гордые твердыни сдаются одна за другой, никому из мужчин нет пощады, если не убьют — кастрируют, лишь немногим избранным, как трутням в улье, предоставляется отсрочка, но их ожидают муки еще более жестокие, чтобы отбить у них охоту хвастаться. Вину мужчины, возомнившего себя Мужчиной, не искупить ничем. Ближайшие тысячелетия будут временем владычества цариц-карательниц.