Мы все — в особенности дамы — приготовились уж насладиться продолжением нежных отношений этой пары, когда рыцарь положил другую карту Посохов — Семерку, где за темными стволами увиделась нам удалявшаяся его тень. Не стоило питать иллюзий, будто дело разворачивалось по-иному: та лесная идиллия была недолгой, неблагодарный кавалер, сорвав и выронив тотчас же на лугу цветок, даже не оглядывается, чтоб попрощаться с бедной девушкой.
Было ясно: начинается вторая часть прервавшейся истории; действительно, рассказчик стал выкладывать другие карты в новый ряд, левее первого, и положил уже Императрицу и Восьмерку Чаш. Неожиданное изменение картины на мгновенье ввергло нас в замешательство, однако же разгадка не замедлила явиться, думаю, нам всем: наш рыцарь нашел наконец что искал — невесту благородного происхождения и богатую, вроде той, которая изображена в короне и с родовым гербом, хотя лицо ее не слишком выразительно и выглядит она постарше юноши, как не преминули, конечно же, заметить самые ехидные из нас, а платье ее все в переплетенных кольцах, будто она просит: «Женись на мне, женись!» Предложение было без промедления принято, коль верно, что Восьмерка Чаш означает свадебное пиршество, где два ряда гостей пьют за здоровье новобрачных, каковых мы и видим во главе стола со скатертью, украшенной гирляндами.
Положенный затем Рыцарь Мечей предсказывал своим походным облачением нечто неожиданное: вероятно, верховой привез пирующим тревожное известие, или жених, покинув пир, во всеоружии помчался в чащу на таинственный призыв, а может быть, и то, и это: жених предупрежден был о нежданном госте и, схватив оружие, тотчас вскочил в седло. (Наученный тем случаем в лесу, он больше носу не казал из дома безоружным.)
С нетерпением мы ждали объяснения, надеясь на очередную карту; ею стало Солнце. Дневное светило держал над головой бегущий, нет, скорей даже, летящий над разнообразным, широко простершимся пейзажем мальчуган. Понять, что это означает, оказалось нелегко: возможно, просто был прекрасный ясный день, и в этом случае рассказчик тратил карты на несущественные подробности. Вероятно, следовало заострить внимание не столько на аллегорическом значении фигуры, сколько на буквальном: полуголый ребенок бегал вблизи замка, где играли свадьбу, и жених, встав из-за стола, пустился за озорником.
Но стоит присмотреться и к тому, что у мальчика в руках: может быть, разгадку нам подскажет лучащаяся голова. Вновь посмотрев первую карту, ту, которой представлялся нам герой, мы снова обратили внимание на солнца, вышитые или нарисованные на плаще, в котором он подвергся нападению разбойника; может быть, тот самый плащ, позабытый на поляне, где он наслаждался мимолетной страстью, и реял теперь в небе, как бумажный змей, и рыцарь наш пустился за мальчишкой, чтобы вернуть его себе или узнать, как плащ к тому попал, то есть как связаны между собой ребенок, плащ и девушка в лесу.
Все это, надеялись мы, прояснит нам очередная карта; увидев Правосудие, мы убедились, что в этом Аркане, — где изображена была не только, как обычно, женщина с весами и мечом, но в глубине (а ежели взглянуть иначе — на люнете, обрамлявшем главную фигуру) еще и воин (или амазонка?) в доспехах, скачущий на штурм, — заключена одна из наиболее насыщенных событиями глав этой истории. Нам оставалось только строить предположения. К примеру, когда преследователь догоняя уже озорника с воздушным змеем, путь ему внезапно преградил другой вооруженный всадник…
Что могли они сказать друг другу? Для начала:
— Кто идет?
Тут неизвестный рыцарь обнажил лицо и оказался женщиной, в которой сотрапезник наш узнал свою спасительницу: она стала полней, решительней, спокойнее, на устах ее была едва заметная печальная улыбка.
— Чего ты хочешь? — спросил, должно быть, он.
— Правосудия! — ответствовала всадница. (Таков был смысл Весов.)