КУБЛАЙ:
— Я тоже не уверен, что я здесь, прогуливаюсь средь порфировых фонтанов, слушая журчание струй, а не скачу верхом, покрытый коркой из кровавого пота, во главе своего войска, завладевая странами, которые ты будешь мне потом описывать, или не отсекаю пальцы вражеских солдат, карабкающихся по стенам осажденной крепости.
ПОЛО:
— Быть может, этот сад и существует лишь под сенью наших век, и мы с тобой не прекращали: ты — скакать, вздымая клубы пыли, по полям сражений, а я — сговариваться о цене на перец на заморских торгах, но стоит нам средь шумных толп прикрыть глаза — и вот мы здесь, одетые в шелковые кимоно, можем поразмыслить обо всем, что видим и переживаем, подвести итоги и вглядеться в даль.
КУБЛАЙ:
— Возможно, этот разговор ведут два оборванца по прозванию Кублай-хан и Марко Поло, роющиеся в отбросах, собирая в кучи ржавый лом, лохмотья и макулатуру, и им, хмельным от нескольких глотков паршивого вина, чудится, будто вокруг сверкают все сокровища Востока.
ПОЛО:
— Быть может, в мире остались только свалки и висячий сад ханского дворца и разделяют их наши веки. Только что внутри, а что снаружи?
Города и глаза. 5
Мориана
Перейдя вброд реку и перебравшись через перевал, вдруг видишь пред собою город Мориану, где в солнечных лучах просвечивают алебастровые ворота, на коралловые колонны опираются фронтоны, облицованные серпентином, а в похожих на аквариумы стеклянных виллах под люстрами в виде медуз плавают тени танцовщиц в серебристой чешуе. Опытные путешественники знают: у подобных городов есть и изнанка; достаточно проделать полукруг, чтобы увидеть скрытое обличье Морианы — ржавые железные листы, мешковину, доски с торчащими гвоздями, черные от сажи трубы, груды жести, глухие стены с выцветшими надписями, остовы плетеных стульев и веревки, годные лишь для того, чтобы повеситься на сгнившей балке.
С каждой из сторон город кажется объемным и многообразным, но на самом деле у него нет толщины, лишь лицевая и оборотная стороны, как у бумажного листа, всего два нераздельных лика, коим увидеться друг с другом не дано.
⠀⠀ ⠀⠀
Города и глаза № 5 — Мориана. Пол Хэй
Города и имена. 4
Клариче
У славного города Клариче непростая история. Не раз он приходил в упадок и снова расцветал, считая исходную Клариче несравненным образцом во всех возможных отношениях, по сравнению с которым современное состояние города неизменно оставляло желать много лучшего.
Во времена упадка Клариче, опустошенная чумой, более приземистая в результате оползней и обрушения балок и карнизов, заржавевшая, заваленная хламом из-за нерадивости или чрезмерно долгого пребывания в отпусках уборщиков, вновь понемногу заселялась появлявшимися из полуподвалов и всяких дыр стадами выживших, которые кишели точно крысы, обуреваемые жаждой рыться и глодать, а также подбирать что попадется и пускать все в дело как птица, вьющая гнездо. Они хватали все, что можно было взять, унести в другое место и найти ему иное применение: так парчовые портьеры становились простынями, в мраморные погребальные урны сажали базилик, а на кованых решетках с окон гинекеев жарили кошачье мясо, разжигая костры из инкрустированного дерева. Так, слагаясь из отдельных элементов Клариче, для жизни уже непригодной, формировалась уцелевшая Клариче — сплошные развалюхи и лачуги, кроличьи клетушки и зловонные ручьи. При этом из того, что составляло былое великолепие Клариче, почти все сохранялось, лишь размещено было иначе, будучи при этом приспособлено к потребностям живущих в городе не менее, чем прежде.
Полосы нужды сменялись более радостными временами: из Клариче — убогой куколки выпархивала умопомрачительная бабочка; там наблюдалось изобилие новых материалов, зданий и вещей, туда стекалось множество новых людей, и все это ни в коей мере не напоминало ту или те Клариче, что были раньше, и чем торжественнее водворялась новая на месте прежней Клариче под тем же именем, тем делалось заметней, что она все дальше от нее и разрушает ее с не меньшей быстротой, чем крысы или плесень: несмотря на гордость своей новоиспеченной роскошью, в глубине души город чувствовал себя чужим, несообразным, узурпатором.
И тогда осколки того, прежнего, великолепия, уцелевшие, найдя для себя применение поскромней, опять меняли место и теперь хранились под стеклом на бархатных подушках, но уже не потому, что для чего-нибудь могли бы послужить, а потому, что вид их мог зародить желание воссоздать тот город, о котором никто больше ничего не знал.