Начиналось с утра. В столовую входила Элен и очень громко говорила:
— Доброе утро, Бернар!.. Ну, как вам спалось?
На что я, естественно, отвечал:
— Спасибо, очень хорошо…
Она какое-то время стояла, прислушиваясь, а потом на цыпочках подбегала ко мне и впивалась в мои губы с таким пылом, с каким обычно целуются школьницы.
— Мой дорогой, мой милый Бернар!
Я отвечал ей с не меньшим пылом, и не только потому, что этого требовала ситуация, я был, в общем-то, не безразличен к упругому телу, к запаху женщины, к воркующему шепоту — ко всему, чего долгое время был лишен. Но больше всего меня выводили из себя воцарившаяся атмосфера адюльтера и кровосмешения, холодные рассудочные объятия и постоянная опасность оказаться застигнутыми врасплох. Элен набрасывалась на меня первая, но стоило мне начать терять голову и дать волю рукам, она резко отстранялась, прислушивалась, со слегка затуманенным взором, спокойным голосом спрашивала:
— Еще чашку кофе, Бернар?
— С удовольствием. Кофе восхитителен.
Я тут же опять прижимал ее к себе, и она впивалась в мои губы с простодушным бесстыдством девочки, еще не изведавшей любви. Но через мгновение она уже стояла перед высоким зеркалом в вычурной раме и поправляла прическу.
— Элен! — умолял я.
— Спокойно, — говорила она мне голосом собственника, как хозяин своему фокстерьеру. — Спокойно.
Эта новая стадия отношений началась преглупейшим образом. За несколько дней до того мне захотелось пройтись по городу, и я попросил у нее ключ от квартиры. Она задумалась, как всегда взвешивая все «за» и «против», прежде чем принять решение.
— Я бы с радостью, Бернар, но… видите ли, соседи… Я не хочу, чтобы вас видели…
— Почему?
— Они начнут задаваться вопросами… Ведь в доме все знают… что мы живем вдвоем с сестрой… Вы понимаете? Поползут разные слухи, начнутся сплетни…
Я нахмурился и, почувствовав раздражение, весь напрягся.
— Погодите, Бернар… Я думаю, выход все же есть… Утром, где-то с девяти до одиннадцати, в доме практически никого нет, а кроме того, и после шести, когда все уже вернулись домой…
В ответ, играя роль Бернара, я обнял ее за талию и, прижавшись губами к волосам, пробормотал:
— Если вас вдруг начнут расспрашивать обо мне, говорите всем, что я ваш жених. Ведь в этом есть доля правды.
И тут она бросилась мне на шею, потом схватила мое лицо обеими руками, с неловкостью и жадностью голодного, который набрасывается на кусок хлеба. Сколько же лет желание преследовало ее днем и ночью?! Я боялся, что она потеряет сознание. Обессилев, Элен опустилась на стул, побелев и по-прежнему прижимаясь ко мне, проговорила:
— Она не должна знать… Бернар!.. Слышите? Потом… я ей сама объясню.
С тех пор каждое утро начиналось с такой же молчаливой схватки в столовой, напоминавшей аквариум, едва освещенный бледным утренним светом. Эта опьяняющая платоническая страсть изматывала меня. Элен прекрасно видела мое смятение и, думаю, даже радовалась своей власти. Но видимо, в ее девичьих представлениях, возникших на почве чтения любовных романов, жених должен оставаться в буквальном смысле воздыхателем. С его стороны было бы хамством желать чего-то большего.
И все же поначалу больше меня бесила ее сестра — я был совершенно уверен, что она уже обо всем догадалась. После ухода Элен, когда из-за закрытых дверей начинали доноситься нестройные звуки музыки, появлялась Аньес.