Линда судорожно вздохнула:
— Он занял комнату дальше по коридору, который идет от входного холла, увешанного портретами Эмили. Привел меня туда, закрыл и запер дверь, и мы оказались с ним наедине. В комнате была кровать, стул и старенькое бюро. Рядом ванная с умывальником. Если ее как следует обставить, это была бы прелестная комната с замечательным видом на холмы. Джордж усадил меня на кровать, очень осторожно.
«Я принесу тебе помыться, Линда», — сказал он, вышел в ванную и вернулся с полотенцем, смоченным холодной водой.
Даже не знаю, Питер, как вам это объяснить… Почему-то у меня сложилось впечатление, что бесполезно противиться ему, пока не настанет момент бороться за жизнь. Я думала, что все-таки смогу найти какие-то доводы, чтобы он меня не трогал… потому что он был таким мягким, когда я не возражала ему. Он сел рядом со мной на кровать. «Сиди тихо», — сказал он и начал протирать мне лицо мокрым полотенцем. Он… он, представляете, делал это почти нежно. А потом вытер мне плечи и руки и… я ведь была все равно что голая. Потом принялся смывать грязь с моих ног и со ступней, которые были все избиты и кровоточили. И все время говорил со мной так ласково, как с обиженным ребенком. «Вот видишь, я не хочу сделать тебе больно… видишь, я хочу только одного — чтобы мы полюбили друг друга… хочу…»
У меня все еще была абсурдная надежда, что я сумею его уговорить. Я пыталась объяснить ему, как малому ребенку, что сейчас, когда я так перепугана, я не могу чувствовать того, чего он ждет от меня. Он слушал меня, и по его напряженному лицу было видно, что он делает огромные усилия, чтобы сконцентрироваться на моих словах и понять меня. И он продолжал гладить меня, а я изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать. «Нам некуда торопиться», — сказал он. Потом спросил, люблю ли я музыку, и я сказала, что люблю. Мне было все равно, о чем он станет говорить, лишь бы не о своей любви ко мне. Вы не поверите, но он встал, чтобы взять принесенную гитару с бюро, куда он положил ее при входе. Потом сел на стул напротив меня и стал играть и петь — эти старинные баллады вроде «Молли Мэлон» и «Синекрылая бабочка» и Бог знает что еще, — словом, все пел и пел. Он ухаживал за мной, Питер, представляете?! Я подбадривала его и нахваливала, потому что, пока он играл, он не трогал меня. Это продолжалось довольно долго, и все время я понимала, что только оттягиваю страшный момент — и что тогда буду делать, просто не знаю. Наконец он перестал петь и отложил гитару в сторону. Он подошел и сел рядом со мной и снова стал ласково гладить меня своими жуткими руками. «Ты видишь, Линда, я не хочу тебя обижать, — сказал он. — Но я больше не могу ждать, ты можешь это понять или нет?»
И я начала унижаться перед ним, умолять его не трогать меня. Снова и снова я убеждала его в том, что это невозможно, недопустимо! И вдруг я увидела, что глаза у него стали жестокими. Как бы это сказать… В них была не злоба, а… скорее, смертельное разочарование. Не сказав ни слова, он неожиданно встал, вышел из комнаты и запер за собою дверь. Я продолжала сидеть на кровати и вся дрожала от страха… Питер, в чем здесь дело? Почему женщины считают свое тело таким священным, что, если ее возьмут против ее воли, чувствует себя навсегда опустошенной и разбитой?
Питер не отвечал. Он думал о своей искалеченной ноге и о том, как в течение долгого времени чувствовал себя объектом позора. Он испытывал невыносимое унижение, и Линда трепетала перед возможностью такого же унижения.
— Я с напряжением ждала, что будет дальше, — продолжала Линда. — Спрашивала себя, что случится, если я просто сдамся и постараюсь, чтобы все прошло по возможности безболезненно. Но при этой мысли меня стало тошнить, я буквально задыхалась, пытаясь подавить эти приступы рвоты. Я не могла подчиниться ему, чего бы это мне ни стоило. А потом Джордж вернулся и снова запер дверь. Он принес целый косметический набор: тени для век, губную помаду, компактную пудру с румянами. Он сел рядом и сказал: «Если это не можешь быть ты, то пусть будет другая девушка».
В тот момент я не поняла, о чем он говорит. Но он начал… начал раскрашивать мое лицо! Положил тени на веки, нарумянил щеки, накрасил губы и ресницы. Я не сопротивлялась. Думала, пусть делает что угодно, лишь бы какое-то время не приставал ко мне. Закончив, он схватил меня за руку и сдернул с кровати. Он уже не был мягким и нежным. Втащил меня в ванную, где над умывальником висело зеркало.
«Посмотри!» — сказал он и толкнул меня к зеркалу. И я увидела жуткую маску, в которую он превратил мое лицо. «Видишь, теперь это не ты, — сказал он. — А значит, это уже не имеет значения, верно? До тех пор пока это не ты, все будет нормально, правильно, Линда? Это другая девушка, не Линда, значит, не имеет значения, что с ней происходит, поняла?» Вся его обходительность пропала, и я заметила слюну в уголках его рта. Он грубо толкнул меня назад, в комнату, и швырнул на кровать. Я хотела кричать, но не смогла издать ни звука. Он двинулся ко мне… я закрыла глаза и до крови закусила губы…
И в этот момент кто-то постучал в дверь! Это… это оказался Телиски. Он передал приказ Кремера, чтобы мы спустились в кухню. Я думала, что Джордж откажется подчиниться. Он стоял надо мной и весь дрожал. А потом повернулся, медленно подошел к двери и отпер ее. Телиски остановился в дверях и усмехался мне — наверное, гадал, поддалась ли я его дружку. «Отведи ее вниз, — сказал Джордж, — я тоже сейчас спущусь».
Я вскочила и быстро подошла к двери. Лишь бы уйти отсюда, пусть это будет все равно что попасть из огня в полымя. Выходя, я оглянулась на Джорджа. Он бросился лицом на кровать и рыдал, как ребенок!
Питер взглянул на Линду. Казалось, рассказ истощил ее душевные силы. В глубине души каждого человека, даже такого извращенного, как Джордж Манджер, живет неистребимая жажда недостижимого. Но теперь он уже не надеялся получить Линду, когда на эту красивую девушку обратят внимание его сообщники. Его время ушло.
Неожиданно в дверях кухни появилась Труди.
— Джордж приходит в себя, — раздраженно сказала она. — Пусть туда пойдет тот, кто лучше знает, что с ним делать.
В комнатке за ее спиной послышался мучительный вопль. Такие леденящие душу крики раненых Питеру приходилось слышать на поле сражения. Он посмотрел на Эмили, стоящую около раковины.
— У вас есть что-нибудь, чтобы унять боль, Эмили? — спросил он.
Она покачала головой. Жуткий крик повторился, и на этот раз, кажется, задел Телиски.
— Проводи мать к нему, чтобы она присмотрела за ним, — сказал он Дюку. — Мы не можем допустить, чтобы он так вопил. Помнишь, о чем предупреждал К.К.?
Дюк ружьем указал Эмили на дверь.
— Посмотри, чем ты сможешь ему помочь, — сказал он.
Эмили намочила полотенце холодной водой и невозмутимо прошла в комнатку. Дюк последовал за ней с ружьем на изготовку. Линда встала.
— Можно я помогу? — спросила она.
Никто ей не ответил, и вместе с Эмили она вошла к больному. Судя по всему, Труди и не собиралась присоединиться к ним.
— У него жар, он весь горит, — сказала она. — Думаю, Джордж ничего не соображает, все время зовет ее.
— Линду? — спросил Питер.
— Да. Видно, она здорово ему понравилась, — сказала Труди, глядя на Телиски, который стоял у окна. — С меня хватит! Пусть за ним ухаживает кто-нибудь еще.
— Перестань ныть и сделай мне кофе, — сказал Телиски.
— А ты что такой нервный? — спросила Труди, направляясь к плите.
— Потому что не нравится мне все это, — сказал Телиски. — Этот умник Стайлс, по-моему, правильно сообразил насчет К.К. Он может наплевать на нас и удрать, а нам придется расхлебывать эту кашу.
— За ним последит Бен, — сказала Труди и принесла рыжему громиле чашку кофе. — Кстати, Джейк, а что же будет со мной, если на нас нападет поисковая партия? Мне даже нечем защититься. Я хочу получить оружие.
Телиски рассмеялся:
— Да ты с двух шагов не попадешь и в корову!
— Все равно! — упрямо возразила Труди. — У меня есть право защищаться! Где я могу взять себе пистолет?
Телиски взглянул на Питера.
— Спросишь, когда мы будем с тобой наедине, — сказал он. — Я-то готов в любое время, только скажи.