Так я и не нашел ответа и стал думать о доме, потому что уже подъезжал к нему. Слабый свет лился из оконца хижины, и я услышал пение своей жены.
Валгунта пела:
В темной душе моей произошло какое-то движение, точно там замерцал слабый свет. И мне показалось, что я получил ответ на свои вопросы, но не хватало соображения — сделать вывод.
Тихо я слез с коня и стал отворять двери. И вместе с тем, в моем сознании стала открываться другая дверь, ведущая меня обратно в нынешний век, — в спальню скромного комиссионера, и я — проснулся…
А теперь я часто задумываюсь о блуждающем по заколдованным тропам человечестве и стараюсь развить мысль, запавшую в смятенную душу дикаря Оствага: не была ли женская и материнская любовь тем семенем, из которого — из века в век — росла и развивалась мысль о любви всечеловеческой?..
Шествие мертвых
В вечерней прохладе мы сидели на берегу и прислушивались к ленивым всплескам реки. Еще горел закат, но уже фиолетовая дымка окутывала дальние сопки, и черные тени стелились по долинам от скатов.
Пройдет полчаса и на бесшумных крыльях спустится ночь.
Далеко, в больших городах, в это время гремят трамваи, гудят автомобили, и суетливо люди снуют по тротуарам.
А здесь, над глинистым обрывом берега, перешептывается камыш — природа говорит с человеком, и человек понимает ее.
— Это мое последнее лето здесь, — произнес мой собеседник, стари китаец Хоу.
— Разве ты собираешься покинуть это место, мой друг? — сказал я, прислушиваясь, как смутные шорохи пробегали по камышу…
— Я стар и поеду на юг: пора на покой.
— Ты хочешь покинуть огород, где выращиваешь такие сочные овощи? Разве золотоискатели с Хинганских падей платят тебе плохим песком?
Хоу протянул руку на запад, где горело зарево:
— Вечер моей жизни уже близок, и я поеду туда, где ожидают меня предки.
— Мертвые никого не ждут, Хоу; разве не все равно, где будет покоиться тело, когда отлетит дух жизни?
— Как? Но разве ты не хочешь видеть старого отца? Ты не хотел бы чувствовать руку матери на своей голове? Живые стремятся к очагам своих родителей — мертвые также! И даже самые бедные китайские семьи платят все, что могут, чтобы привезти своих покойников из чужих стран. Я не хочу причинить зла своей семье и приеду сам, пока еще жизнь теплится в моих костях.
Возражения роем теснились в моей голове.
Наудачу я выбрал одно из них:
— А откуда, скажи, Хоу, откуда известно, что мертвые желают возвратиться под родной кров?
Хоу повернул ко мне свое коричневое лицо. Оно сливалось с глинистым обрывом берега, и казалось, будто древний обветренный барельеф говорит со мною со стен буддийской кумирни.
— Ты не смеешься над верованиями моего народа, и я скажу тебе: мы знаем это потому, что мертвые сами возвращаются!
Он уставил на меня взгляд своих старческих глаз, а сосредоточил всю силу воли, чтобы не дать дрогнуть ни одному мускулу на лице, ибо знал, что даже тень неверия замкнет уста моего собеседника.
— Ты, может быть, расскажешь мне, Хоу, как возвращаются мертвые?
Его рука описала полукруг по направлению к югу:
— Ты был в провинции Гуйчжоу? О нет, ты не был там: редкий иностранец бывает в провинции Гуйчжоу. Там нет огненных телег иностранцев… Там круты горные скаты и шумливы ручьи.
Но нигде ты не увидишь такого ясного неба и нигде утро не дышит таким спокойствием, как в Гуйчжоу, ибо именно там, в недосягаемой высоте, находится царство мертвых, куда отлетает дух после смерти человека…
Много отшельников живет в горах и много обитателей основали там монахи ордена Фа-Сы: ведь там нет соблазнов и легче человеку следовать по великому пути «Дао», ведущему к истине.
Каждое лето стекается народ к этим обителям, чтобы принести свои молитвы Небесному Духу.
И случается — смерть настигает паломника в пути.
Что делать его родственникам? Не понесешь тяжелый гроб по тропинкам, где трудно пройти даже одному. А по пятам смерти приходит тление.
Тогда приглашают монаха из ордена Фа-Сы. С пением приближается к мертвому монах. Трижды он бьет земные поклоны и трижды посылает заклинания властителю Царства мертвых, чтобы отпустил он отлетевший дух усопшего.
Монах воскуривает душистый «сянь», брызжет священной водой в лицо усопшего и — он встает и члены его приобретают гибкость. Только глаз уже не откроет мертвый, ибо на них лежит печать смерти, а ее никто из живущих не в силах снять.
Затем впереди становится родственник, а за ним — монах с курительной свечой, и идут — мертвый среди двух живых.
Не пойдет мертвый на восток, не пойдет и на запад, а пойдет только по дороге к родному дому.
И так идут они много дней. Когда провожатые подкрепляют свои силы сном и пищей в деревенской харчевне, мертвый стоит у ограды и ждет, ибо он хочет видеть своего старого отца и чувствовать руку матери на своей голове.
Но вот и родной дом! Горе, если с плачем выбегут навстречу мертвому родные: в прах рассыплется его тело.
Без слез нужно подвести его к приготовленному гробу, и здесь уже успокоится пришелец навеки: он у родного очага…
Хоу замолк. Молчал и я. Уже спустилась ночь.
Туман клубился на дальних скатах и призрачная пелена стелилась по потемневшей реке. И бездонное, величественное небо и уснувшая земля дышали тайной ночи…
Мой скептический ум стушевался перед темным ликом природы, хранительницы тайн жизни и смерти.
И в этот момент я верил так же, как Хоу, что в далекой горной области и поныне мертвые шествуют среди живых, чтобы почувствовать руку матери на своей голове…
