Замок ужаса

Я бежал к Центру. Я должен был появиться там и сообщить базовым, что «сетка» таит в себе опасность гораздо большую, чем мы предполагали. Не временный паралич всего, что вызывает в организме сопротивление насилию, даже зародышей этого сопротивления в душе и теле… человека — в будущей войне, зверя — уже сейчас, на полигоне. Не только это! Как и радиация, нервно-паралитическое воздействие «сетки» подвергает изменениям генетическую структуру объекта, приводит к непредсказуемым последствиям.

В том дереве они проявились слишком явно. Ну а как отреагировали, скажем, звери?.. И что произойдет с человеком, отведавшим мяса кабана или изюбра, захваченного из-под «сетки»? И потом, позже, — с детьми этого человека?..

Я видел страшные снимки, сделанные в момент опыта. Но не страшнее ли окажется то, что заложено «сеткой» в мозг, нервы и душу живой тайги? И не возненавидит ли она человека? Не обретет ли сил для осуществления этой ненависти?..

Тогда я знал, вернее, предполагал только это. Главное открылось позднее. Но и того, о чем я догадывался, было достаточно.

Нельзя, больше нельзя! Первый опыт должен стать и последним!

И я бежал в Центр, чтобы сказать там все это. Сказать Стволам и заставить Первого сообщить Овсянникову, а через него — в Москву. Нет, я все понимал: годы затрачены на постройку Машины, на проведение этого опыта. Но — надо остановиться!

Мурашов и Козерадский — жалости к ним уже не было в душе моей! — вместо того, чтобы сразу вернуться в Центр и рассказать об ужасном дереве, спокойно отправились на охоту — в заводь, ставшую их последним пристанищем. Как же могли они?!.

И вспомнилось мне давно читанное в письмах великого художника: «Есть один момент в жизни каждого, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье, пойти ли направо или налево, взять ли за Господа Бога рубль или не уступать ни шагу злу…»

Эти слова пришли из моей прошлой жизни, и из нее же явилось озарение: это от Стволов-то я жду бунта против Машины, «сетки» — дела всей их жизни! Ведь она подчинена идее: наука на благо человека. Но какого именно человека наука призвана защитить, а какого — угробить как врага? Кто подсчитает высокую стоимость первого — и абсолютную ненужность второго?..

Я слышал, как воздух свистит в моих ушах все громче. Бег мой ускорялся.

И вдруг выстрел ударил мне в спину!

Я шатнулся на обочину, упал, вскочил — и тотчас понял, что, глубоко задумавшись, просто не расслышал шума догонявшего меня автомобиля, не увидел света его фар. И выстрел, сбивший меня с ног, был всего лишь сигналом клаксона.

Открылась дверца:

— На приз или от инфаркта?

Фары приугасли, но все же свет выедал глаза. Что-то надо сказать…

— Ты с автобуса, что ли?

— До самого города решил бежать?

Два голоса спрашивали меня наперебой, а я пытался совладать со своими губами, со звуками человеческой речи.

Прошла, чудилось, вечность, прежде чем выдавил:

— Нет… не до… города. Мне тут… я спешу-у… С трудом удержал свой льющийся голос.

Люди предложили подвезти меня, и я согласился. Уж коль они попались мне по пути, то постараюсь с их помощью добраться до Центра как можно скорее. Главное, доехать до «кирпича» на шоссе, а там, от поворота, уж добегу.

По счастью, после того, как я объяснил свой маршрут, словоохотливость моих попутчиков иссякла, и я настороженно затих в подскакивающей, вонючей тьме, думая о Центре.

Стволы! Стволы! Придатки Машины, любящие только ее смертоносный луч, — и Первый, их надсмотрщик-идеолог, доноситель, напыщенная слякоть! А сам Овсянников? Он человек партии, он не ступит ни шагу против ее воли, а ее воля сейчас — оружие. «Сетка»!

И от них я жду подмоги? Что же делать?!

И вдруг тревога моя волшебно улеглась… Я огляделся.

Вокруг сидели мужчины, но дело было не в них.

Женщина впереди… Я едва коснулся ее, забираясь в машину, но с того мига не мог унять трепета.

Я не видел ее в той, прошлой жизни, я не знал ее прежде. Да и сейчас не услышал голоса, не разглядел лица. Дуновение теплого ветра, запах влажных цветов, мягкий шелест — вот что такое была она, но я обмирал, вслушиваясь в ее дыхание.

Кто я, что, где я?!

Миг озарения, счастья! Точно такое же мгновение блаженства узнавания своего, родного, испытал я сегодня дважды: когда проведал, коснувшись изуродованной осины, судьбы предков своих и когда ощутил рядом присутствие брата-волка.

Все это было мое. Вот и она была моя, она мне принадлежала по праву рождения, крови судьбы.

Зачем она здесь, среди людей, среди этого грохота? Сейчас я остановлю… мы уйдем вместе…

Схватил ее за плечо, желая окликнуть, позвать.

И… о, какой ужас содеялся вокруг меня от одного звука моего голоса!

Не помню, как автомобиль стал, как я выскочил. Она стояла напротив.

Мы глядели в глаза друг другу, и я торопливо говорил ей о том, кто я и зачем здесь.

О, этот миг! Тысячегласное эхо, которое, казалось, не отзывается моему голосу, а предвосхищает его, — слаженный хор катился мощным валом из глубины тайги — голоса обитателей ее!

И в этом голосе была тоска — такая родная мне тоска! Я слушал, смотрел на звезды — это уже было когда-то со мною, только тогда я вел речи со своими сородичами, и была рядом ОНА, и сияние звезд с того дня не меркло, и так же неостановимо струился Обимур.

И чудилось, я видел себя со стороны. Был я то человеком, то припадал к земле серебристым волком, — и преображение мое зависело от воли моей и желания.

Кончики волос моих мерцали.

Мгновенная молния! Не сам ли я выпустил ее из своих рук, озарив округу изломанным светом?

И при этом свете увидел я, что женщина в ужасе отшатнулась.

Она меня не признала.

Ну что ж! Не было в душе горя — только надежда и ожидание. Мне оставалось в знак прощанья голову посыпать звездной пылью.

Не беда, что пока не попал в Центр. Тайга поможет. Не беда, что женщина не увидела во мне судьбу. — Тайга поможет!

Но сейчас надо было спешить, ибо тень человека уже покинула меня.

Я крикнул прощально — и прянул в тайгу.

Через несколько прыжков влажно дохнул мне в лицо Обимур.

Я поднял глаза и увидел стаю диких гусей. Наверное, они искали ночлега после долгого перелета, но мой шальной бег спугнул их, и сейчас они описывали бестолковые круги.

— Ого-го-го! — вскричал я, бросаясь вдогонку их полету. Но стая вмиг выровняла строй, пронеслась над головой, меня отшвырнуло вихрем.

Я тут же вскочил — и кинулся в заводь. Движения, ветра жаждал я! Плыл скорее гонца кеты, идущей на нерест, так, что расступалась вода. О, если бы рассечь вот так серебряную волну Млечного Пути!

Вылетел на берег — и снова понесся в тайгу.