Я похудела, очень похудела. Но если чуть-чуть поправлюсь, моя фигура будет такой же, как раньше, и я снова смогу работать фотомоделью…
Почему мне в голову пришла именно эта мысль? Ну конечно, я уже работала фотомоделью, в самом начале своей карьеры, в Нью-Йорке. Пришлось поступиться мечтою о поприще журналистки: в редакциях газет меня даже слушать не хотели. «Очень жаль, — говорили мне, — но журналистка без знания Нью-Йорка…» Да, но как можно узнать Нью-Йорк, не прожив в нем ни дня? На это мне никто не мог ответить…
В те трудные дни мне очень помогла Мэгги Паркер: ее знакомства в редакциях модных журналов, случайные подработки в фотографических студиях… Я зарабатывала неплохие деньги и, может быть, не стоило вспоминать другое. Однако оно было… Холодные, освещенные ярким светом прожекторов студии; бесцеремонные руки фотографов, придававших мне, как кукле, нужное положение; аромат дорогих сигар, которые курили толстые мужчины, входившие во время моего переодевания без стука… И неприятный, оценивающий взгляд Мэгги. «Немного терпения, милочка. С твоей фигурой и лицом можно многого добиться в жизни. Ты даже не представляешь себе, сколько зарабатывает топ-модель…»
Я открыла душ и начала яростно растирать себя намыленной губкой, но так и не могла уничтожить липкий взгляд Мэгги Паркер, хотя у меня даже покраснела кожа. А вот ее внешность исчезла из моей памяти полностью. Когда я работала фотомоделью, мы вместе снимали квартиру. Почему я переехала? Поддерживала ли я связь с Мэгги после этого? Почему я отказывалась видеть ее, когда она приезжала в клинику? Множество вопросов, ни одного ответа…
Откинув со лба мокрые волосы, я устало наслаждалась струйками теплой воды, сбегавшими по коже. Закрыла кран, расправила полотенце. Тщетно было напрягать свою память. Что произошло между мной и Мэгги, я так и не вспомнила. Словно издалека донесся голос доктора Джеймсона: «Ваше прошлое восстановится из разрозненных воспоминаний подобно тому, как складывается мозаика. Но это произойдет только в том случае, если вы действительно желаете восстановить свое прошлое, если же нет…»
Да простит мне Бог, но я не хотела ничего вспоминать! Это мысль настолько потрясла меня, что, распахнув дверь ванной, я бросилась вверх по лестнице и бежала, пока не оказалась в своей комнате.
Тяжело дыша, я прислонилась к двери. Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Только теперь я заметила, что оставила в ванной халат. Покраснев от стыда, я принялась лихорадочно одеваться. «Не спеши, детка, — говорила мне когда-то мать. — Ты делаешь все так, как будто опаздываешь на поезд…»
Убаюкивающий голос матери затих, и сразу вслед за ним послышались ее сдавленные рыдания. Откуда-то из глубины появилось лицо бабушки. «Ты ничуть не лучше своей матери», — безжалостно произнесли ее тонкие губы.
«Да, я работала официанткой в Бостоне, — всхлипывая, говорила мать. — Давно, очень давно, но она никогда не позволяла мне забыть об этом. Обращалась со мной, как с…»
В детстве я не понимала, что означают ее слова. Но мать бережно обнимала меня, и мне передавалась ее тревога. «Морин, Морин, что будет с тобой?»
Знакомый с детства звон потеснил мои воспоминания. Часы на колокольне пробили девять. Слава Богу, бабушка никогда не выходила из своей комнаты раньше одиннадцати. Она имела обыкновение завтракать в постели, после чего еще пару часов просматривала корреспонденцию. Мне всегда было интересно, что содержали перевязанные тесемкой стопки бумажек, которые приносил почтальон. Ворох счетов, письма, свернутые газеты… Утренний ритуал не менялся на протяжении нескольких лет.
До того как умер дедушка, утро проходило совсем иначе. В гостиной подавали кофе. Бабушка молча сидела за столом, неподвижная и прямая, и молча смотрела, как дедушка читает свою неизменную «Бостон геральд».
Мелкие фрагменты всплывали один за другим, но так и оставались разрозненными кусками, упорно не желая складываться во что-либо целое. Отмахнувшись от них, словно от назойливых мух, я взяла пачку сигарет и спустилась в кухню.
У газовой плиты хлопотала высокая худощавая женщина.
— Доброе утро, — поздоровалась я, и неуверенно добавила: — Агнес.
— Доброе утро, мисс Морин, — она обернулась через плечо.
— Вы не возражаете, если я сварю себе кофе?
Она пожала плечами.
— Что толку спрашивать меня, если домом командует ваша бабушка.
Агнес совсем не изменилась. Молчаливая, бесстрастная, занятая по хозяйству с утра до ночи и пребывающая в вечном конфликте с Богом и всем миром.