«От всей души благодарю Вас за вашу доброту и заботу обо мне. Во-первых, мне хочется поблагодарить Вас за то, что Вы спасли меня после несчастного случая, дав мне приют в Вашем замке, и во-вторых, за то, что Вы — первый, кто показал мне Шотландию, — родную землю моей матери, которую она так любила. Она оказалась именно такой, какой я ее себе представляла, только еще более прекрасной.
Я никогда не забуду Вашего чудесного озера и мелодии Вашей волынки. Мне трудно выразить это словами, но, слушая ее, чувствовала, что здесь — моя родина, и она зовет меня, будит мою шотландскую кровь, проникает в душу.
Я счастлива была бы вновь увидеть Ваше сиятельство и, надеюсь, такая возможность вскоре представится. Если по каким-либо причинам мне не удастся приехать к Вам в экипаже, возможно, в один прекрасный день я пересеку Вашу границу верхом. А пока, милорд, разрешите мне еще раз от всего сердца поблагодарить Вас за все, что Вы сделали для меня, и что, к сожалению, у меня не хватает слов выразить.
Время, проведенное мной в Вашем замке, было самым чудесным временем в моей жизни.
Искренне Ваша
Леона Гренвилл».
Она несколько раз перечитала то, что у нее получилось, и нашла, что письмо это совсем не выражает того, что она чувствовала на самом деле, чем было полно ее сердце. Огорчившись, Леона все же запечатала письмо и надписала адрес. Затем она дернула за шнур звонка.
Не прошло и нескольких минут, как на пороге появилась горничная Мэгги.
— Вы меня звали, мисс?
— Да, Мэгги. Мне хотелось бы отправить это письмо, но я не знаю, как это сделать.
— Все письма кладут на столик в холле, мисс.
— В таком случае, не будешь ли ты так добра и не отнесешь ли туда мое письмо, Мэгги?
— Ну конечно, мисс.
Уже взяв письмо, горничная обернулась:
— Что-нибудь еще, мисс?
— Думаю, я прилягу, отдохну немного, — ответила Леона. — Когда положишь письмо, возвращайся, пожалуйста, и помоги мне раздеться.
— Я сделаю так, как вы прикажете, мисс.
Когда служанка вышла, Леона, оглянувшись, заметила в углу книжный шкаф.
Она порылась на полках и выбрала книгу, которая показалась ей интересной. Когда Мэгги, вернувшись, помогла ей снять платье, Леона легла и, забравшись под теплое, стеганое одеяло, открыла книгу.
Девушка совсем не чувствовала усталости, но интуиция подсказывала ей, что и сестра герцога, и другие дамы надеялись, что она приляжет отдохнуть в своей комнате; возможно, им просто не хотелось утруждать себя, развлекая ее.
— Ну, что ж, я вовсе не нуждаюсь в их обществе, мне и одной не скучно, — подумала Леона, раскрыв книгу.
Но читать она не могла.
Вместо этого она попыталась представить себе, что подумает лорд Страткерн, когда получит ее письмо. Достаточно ли горячо она поблагодарила его, не слишком ли скупа была в выражении своих чувств? Поймет ли он, почувствует ли, насколько в действительности она ему благодарна за его доброту, внимание, заботу о ней?
— Я должна еще раз увидеть его! Должна! — прошептала Леона.
Он сказал, что напрямик до его замка всего лишь три мили.
Возможно, она слишком самонадеянна, — она, конечно, могла и ошибаться, — но Леоне почему-то казалось, что он будет совершать конные прогулки именно в том месте, где стоит каменная пирамида — его пограничный знак, в надежде, что там он может случайно встретить ее.
«Ах, если бы только я могла еще хоть ненадолго задержаться в его замке», — со вздохом подумала девушка.
Но она тут же упрекнула себя за недостаток благодарности и признательности к герцогу. Он так добр к ней, так щедр и внимателен! Он подарил ей все эти чудесные платья и изо всех сил старался быть учтивым, радушным хозяином, доставить ей удовольствие. Он потратил столько своего драгоценного времени, чтобы показать ей замок, даже водил ее в башню!
— Мама была бы в восторге, знай она, что я здесь, — сказала себе Леона.
Осматривая замок, девушка заметила на стенах несколько портретов герцогини. В лице ее, во всем его выражении было что-то общее с ее матерью — нечто очень доброе, нежное, милое.
Леоне было очень жаль, что герцогиня так рано умерла и она не успела с ней встретиться.
«Мы могли бы поговорить с ней о маме,» — думала она с грустью.
Внезапно сердце ее пронзила такая острая, мучительная тоска по матери, что Леона ощутила почти физическую боль.
Она хотела бы рассказать ей о лорде Страткерне, попросить у нее совета, как ей быть с выселениями, чем она может помочь, и ей хотелось также, чтобы мама успокоила ее, сказала бы, что замок Арднесс — самый обыкновенный, каких много в Шотландии, и ей нечего бояться — ничего страшного в нем нет.
— Я становлюсь слишком впечатлительной, — усмехнулась Леона, — и все же… что-то здесь не так… да, я чувствую — что-то здесь есть!
Девушка часто думала, что ее мать обладает даром предвидения, да и сама миссис Гренвилл признавалась, что иногда на нее словно нисходит озарение, будто открывается третий, внутренний глаз, и она видит и знает то, что не заметно другим людям.
Но говоря об этом, она сразу начинала смеяться над собой.
— Всему роду Макдональдов свойственны суеверия, они просто неотделимы от его истории, — говорила она. — Когда они жили еще в долине Гленкоу, они верили, что есть помешанные, безумие которых связано с луной, и в полнолуние они обретают нечеловеческую силу; они верили также в больших черных кошек, которые собираются в канун дня всех святых, чтобы вредить людям, приносить им несчастья.
Леона слушала, затаив дыхание, широко раскрыв глаза.
— Расскажи мне что-нибудь еще, мама!
Мать смеялась.
— Макдональды в те времена были свято уверены, что на окрестных холмах обитают злобные гоблины, а по берегам рек, среди ив и в дубравах Акнакора живут добрые феи и эльфы.
— Как бы мне хотелось увидеть хоть одного из них! — воскликнула тогда Леона.
— А когда надвигалась беда, — продолжала рассказывать ее мать, — по ночам на окрестных холмах видели великана, коровы бросали свои пастбища и, жалобно мыча, пытались взобраться на крутые уступы гор, а во тьме раздавались крики и стенания людей, которым суждено было вскоре умереть, хотя сами они в это время спокойно сидели у огня!
Леона вздрагивала, но требовала, чтобы мать продолжала рассказывать ей о суевериях и предрассудках Макдональдов, о тех приметах, в которые они верили.
— Существовали мужчины и женщины с «дурным глазом», — вспоминала миссис Гренвилл, — и были такие, которые могли видеть сквозь землю и за многие мили и знали, что происходит в это самое время где-нибудь за горами.
— А были ведь еще и люди, которые могли предсказывать судьбу, правда, мама? — спрашивала Леона, уже заранее зная ответ, но желая услышать обо всем этом еще раз.
— Да, был такой предсказатель, оракул, который клал в кипящую воду баранью лопатку и потом, когда оставалась только голая кость, он предсказывал будущее по каким-то еле заметным знакам, читая их, словно книгу судьбы!
— Это гораздо интереснее, чем гадания цыган по картам! — в восторге восклицала девочка.
— И к тому же намного правдивее, — соглашалась с ней мать, — вообще-то все верили в «третий глаз», хотя разумнее было не пытаться узнать о будущем, ничем хорошим это никогда не кончалось.
«Конечно, у меня нет «третьего глаза», — подумала Леона, в то время как все эти воспоминания проносились у нее в голове, — но ведь во мне все-таки наполовину шотландская кровь, так что, может быть, я более чувствительна ко всему и улавливаю то, что витает в воздухе и чего другие люди не замечают».
Она тут же посмеялась над собой:
— У меня просто разыгралось воображение, вот и все!
И все-таки, когда лорд Страткерн держал ее в своих объятиях, сопровождая в свой замок, после того как экипаж опрокинулся, Леона ясно чувствовала, что может полностью доверять ему и что он защитит ее от всего дурного.