Я напустила на себя невозмутимый вид, и, вцепившись в папин локоть, постаралась не особенно разглядывать толпу. Вообще смотреть исключительно впереди себя. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь подумал, что я кого-нибудь выглядываю. И вообще надела свой самый скромный наряд – тёмно-синий бархат и серебряная нижняя юбка, тонкая полоска кружев у ворота и по краям коротких, до локтей рукавов. Надеюсь, так буду незаметней.
Волосы попросила убрать в строгую прическу – хватит с меня творческих экспериментов. Горничные, правда, усиленно пытались насовать мне в косу по всей ее длине каких-то шпилек с серебряными розочками. Я насилу отбилась и едва справилась с раздражением – так и подмывало передать привет от Ужасного Принца и его пожелание насчет конюшен. Определенно, он на меня дурно влияет!
…И надо ж было такому случиться, что мой направленный строго по перпендикуляру взгляд немедленно наткнулся в толпе на широкие плечи знакомых очертаний, обтянутые очередным трещащим по швам сюртуком, на этот раз малахитово-зелёного цвета! Он специально встал по направлению моего взгляда, что ли?!
Я отвела глаза и стала внимательно разглядывать роскошные интерьеры этого великолепного помещения. Особенно мне нравилось обилие хрусталя, к которому я питала самые нежные чувства – тут и там на шестиугольных постаментах расставлены были настоящие произведения искусства придворных мастеров. Хрустальные вазы, графины, целые маленькие флотилии кораблей, окруженные лодочками… впрочем, это тоже оказались графины и стопки, гм… Избирательное чувство вкуса у Его величества!
Всеми этими размышлениями я себя довольно успешно отвлекала, пока отец раскланивался с каждым встречным-поперечным. До тех пор, пока чуть не споткнулась и не сшибла с постамента одну из ваз, когда увидела, как к Ужасному Принцу подходит Баклажановая Леди, на этот раз в клубничного цвета платье, и по-хозяйски кладет ему руку на локоть.
Отец отчитывал меня за неуклюжесть, я смущенно оправдывалась и обещала быть повнимательнее… принц стряхнул с себя руку и, слегка повернув голову в сторону баронессы, что-то сказал ей такого, что она чуть не отпрыгнула от него в сторону. Я снова обрела способность дышать, и хрусталь наконец-то оказался вне опасности.
Чтобы тут же снова в ней же очутиться, потому что на этот раз Баклажановая Леди понеслась, не разбирая дороги, в противоположный от принца угол комнаты. На ее умело накрашенном лице сквозь слой пудры пробивались красные пятна гнева. Впрочем, она быстро совладала с собой и вступила в оживлённую беседу с кем-то из гостей, сверкая улыбками.
А Генрих остался стоять, где стоял – перед самой стеной, где висело несколько здоровенных картин, забранных белой тканью. Сцепивший руки за спиной, расставивший ноги широко - он напоминал капитана на палубе корабля, угодившего в бурю. Мне не было видно его лица, только напряжённые плечи. Жаль, что нет никакой возможности подойти и спросить, какой бури он ждёт сейчас.
Наконец, протрубили фанфары, и король милостивым кивком разрешил худенькому вёрткому человечку с длинным носом, судя по торчащим из кармана кисточкам – художнику, сдёрнуть покровы.
Толпа восхищённо ахнула.
Первым был огромный ростовой портрет Его величества – верхом на боевом коне, с лазоревым стягом в руках, пышными светлыми кудрями и неимоверным одухотворением во взоре. Выглядел король лет на тридцать моложе и пуда на три-четыре стройнее. Художник явно не зря ел свой хлеб – особенно заметно это было на второй такой же немаленькой картине, изображающей блистательную юную деву воздушной наружности в окружении розовых пионов и павлинов. Я с трудом признала в ней королеву – сходство было весьма и весьма отдалённое.
Интересно, где же портрет моей тёти? Элина Сильверстоун, говорят, была писаной красавицей – кроткой и нежной белокурой феей, которая выглядела так, будто все время мечтает о каких-то нездешних мирах. К сожалению, она была слаба здоровьем и умерла в родах, подарив королю наследника. Хьюго не долго убивался с горя – очень скоро утешился и взял вторую жену. Маделин была полной противоположностью его почившей супруги; радость жизни и готовность вкушать все наслаждения этого мира отчетливо читались на ее породистом высокомерном лице.
Мне вдруг стало любопытно – как вышло, что Генрих стал изгоем в собственной семье? Ведь королева должна бы холить и лелеять единственного отпрыска, разве не так? Мне было трудно представить, что мать может настолько холодно относиться к собственному ребенку. Хотя, что я знаю о матерях…