Баранов хмуро помолчал, оглядываясь на караульных, и неохотно ответил, что прежний тойон говорил о давнем, когда корабль чужих белых людей угрожал царю. Затем спросил, откуда в жиле так много бисера. Тойон, поводив носом с торчащими из него костяшками, невнятно ответил: плавают тут всякие суда, дарят и меняют!
Снова Прохор стоял в карауле, теперь уже в чужой партии. Раздался условный свист, он ответил. Зевая, из кажима вышел Васька Котовщиков с охотской самокованной фузеей на плече. Посмеиваясь, зашептал:
— Я у Петьки девку отбил. Она под моим одеялом. Иди, вдруг не поймет, что другой. А поймет — что с того? — приглушенно рассмеялся.
— Страшная ведь?! — проскулил Прохор, понимая, что устоять перед соблазном не сможет.
— В темноте не видать! — сонно хохотнул Васька. — Рыбиной пахнет. В бане бы помыть и ничо, не хуже твоей рыжей бесовки.
Утром русичи, алеуты, кадьяки покинули кенайское селение, сели в лодки и двинулись к северу залива. К вечеру при хорошей погоде они высадились на небольшом острове, заросшем лесом. Место для лагеря выбирали в сумерках: поставили палатки, напекли мяса и рыбы. По жребию первым в караул пошел Котовщиков. Ему повезло: он мог спать с полуночи до утра. Прохору же выпадала самая трудная смена, разрывавшая ночь надвое. Перед отбоем Баранов, клацая кольчужкой, обошел палатки.
— Почему без чарки ложимся? — ворчали его дружки.
— Легкий был день, — отвечал управляющий. — Нечего добро переводить попусту.
— Что с того, что легкий, — не то в шутку, не то всерьез возмущались старовояжные. — Мучились, сивучину водой запивая: ее туда, она обратно… С чаркой легче.
Прохор задремал, вспоминая прошлую ночь с кенайкой. Она не отличила его от Васьки или делала вид, что не поняла подмены. Утром Прошка брезгливо отмывался морской и пресной водой, мысленно зарекался впредь сторониться греха, но к вечеру стали донимать навязчивые воспоминания прошлой ночи. Бывшая аманатка увязалась за Васькой и теперь, должно быть, легла под байдарой, чтобы пробраться к нему среди ночи. Если старовояжные узнают, что Кот стоял на часах с девкой — побьют, хоть и безлюдье на острове.
Прохор уже засыпал в палатке среди храпевших товарищей, и вдруг вскинул голову с гулко бьющейся в висках кровью: почудился или приснился Васькин крик. Он настороженно прислушался, перекрестился, снова завернулся в одеяло. Сквозь дыры в парусине тьму прошивали иглы лунного света. Рядом беззаботно спали старовояжные стрелки Ворошилов, Острогин, Труднов.
Прохор опять закрыл глаза, но палатка дернулась, будто кто запнулся о полог, а в следующий миг он с удивлением уставился на древко копья с костяным наконечником, ткнувшееся рядом с его лицом. «Не снится ли?» — подумал, но выхватил из-под головы ворошиловский пистоль и выстрелил по направлению копья.
Василий Труднов, храпевший у края, будто ждал сигнала — тут же выкатился под полог, выстрелил, заматерился, словно наступил на змею.
Палатка упала. Прохор выполз из-под парусины, по нему скользом прошелся сапог из сивучьих горл. Он сам кого-то пнул, выволок фузею с мушкетоном и подсумок с патронами. Федька Острогин, тощий и длинный как змей, в одних суконных штанах вертелся чертом, размахивая саблей, визжал и матерился.
Возле тлевшего костра управляющий Баранов в белой голландской рубахе выкатывал пушку и кричал зычным голосом:
— Ко мне, ребятушки, в кучу!
Прохора едва не сбили с ног бегущие артельные алеуты и работные кадьяки. Из кустов раздался нестройный залп. Толпа бегущих рассыпалась.
Баранов, расталкивая их пинками, наконец запалил фитиль, пушка ахнула. Гдето рядом завопили раненые, запела отрикошетившая картечь. Из темноты с мушкетом наперевес выскочило чудище с оскаленной пастью, обвешанное деревянными латами, на голове бочонком торчал долбленый чурбан шлема.
Прошка от страха подпрыгнул, ткнул ему стволом в глаз. Оно споткнулось, личина слетела, открыв индейское лицо с приплюснутым носом. Следом за ней с плеч упала голова, разевая кровавый рот. Из-за рухнувшего тела выскочил Федька Острогин с саблей.
— Пугают малолеток по ночам! — крикнул весело и зло.
— Ребятушки! — горланил Баранов, торопливо заряжая пушку. Прохор подскочил к нему, бросив волочившуюся сумку и мушкетон. Поднял фузею, хотел выстрелить на вспышку.
— Фитиль запали! — крикнул Баранов, указывая под ноги. — Затоптали!
Прохор бросил ружье, подхватил уголек из костра, раздул.
— Пали! — крикнул управляющий.
Двухфунтовая пушка грохнула и отскочила в сторону. Расталкивая все еще мечущихся алеутов, к ней пробился Труднов, за ним другие промышленные.
Кто забивал пулю в ствол, кто натягивал бродни. На берегу, у байдар, часто стреляли. Баранов под деревом как-то странно дергался, размахивая руками.
Наконец изловчился, рванул, затрещала боярская рубаха, пригвожденная копьем к стволу.
Перезарядив ружья, промышленные выстроились. Отбиваясь прикладом, из кустов с ревом выскочил босой и полуголый Василий Медведников.
— Кто это? — крикнул басом, прочесывая сонные глаза.
— Хрен их разберет! — просипел Баранов, срывая с мускулистой груди остатки голландской рубахи. — Все здесь?
— Баламута нет!
— Здесь я!
— Коломинские юнцы где?
— Я здесь! — откликнулся Прохор. — Кот в карауле.
— Ко-от! Беги сюда! — во всю глотку прокричал Медведников.
Котовщиков не отозвался.
Прострелив старый заряд, Прохор насыпал в мушкетон горсть пороха, зарядил картечью. Из кустов с воплями выскочил отряд латников.
— Первая шеренга — пли!
— Язви их в душу… Заговоренные, что ли? Пуля не берет!
— Расступись! — скомандовал Баранов и сунул фитиль в запал пушки.
На берегу стрельба стихла. Толпа латников в жутких масках с воем бросилась на выстроившийся отряд и с воплями же откатилась назад. Но они быстро оправились и, не дав промышленным перезарядить ружья, вновь бросились на них.
— Детушки! Отступать некуда, в одиночку никто не спасется…
Выровнялись… Васька, курвин сын, назад! — Баранов осадил вырвавшегося из строя Медведникова. — В штыки, дружненько. Р-р-аз! Молодцы-удальцы!
Расступись!
Ахнула пушка.
— Сомкни ряд!
Прохор отбил стволом пику, при мутном свете луны увидел блестящие глаза, ткнул в них стволом, ударил прикладом вправо и с удивлением услышал за спиной:
— Егоров! Назад!.. — это кричал Баранов. — Подравнялись, детушки…
Убитые есть?
— Кто такие? — снова пробормотал удивленный голос.
— Вроде, якутаты! Откуда они здесь?
— Егоров, Поспелов, ко мне! — обнаженный до пояса, Баранов махнул рукой во тьму. — Бегите к моей палатке, в кожаных сумках порох и картечь.
Доставьте, мигом!
Прохор схватил заряженный мушкетон, Поспелов, не молодой уже томский мещанин, — охотскую самоковку, пригибаясь, побежали к темневшей палатке. Сзади стреляли свои, не давая латникам поднять голов. Одна пуля шлепнулась у Прошкиных ног, другая шмелем пропела над головой. Словно из-под земли, в десяти шагах появились латники. Поспелов щелкнул курком — осечка, еще раз — осечка. Прохор прижал локтем приклад мушкетона, спустил колесцо, брызнул сноп искр, вспыхнул порох на полке, рванулось пламя из короткого ствола, приклад так ткнул в живот, что молодой промышленный сложился вдвое. «Много пороха насыпал», — подумал. В ушах звенело.
Поспелов упал на колено, выстрелил из пистолета, разинув рот, прочистил ухо пальцем, удивленно выругался:
— Ничо себе! Как из пушки!
Прохор бросил под ноги мушкетон, кинулся в палатку. Пискнула девка, которую впотьмах схватил за ногу. Наконец, нащупал два мешка, выволок наружу. Поспелов наконец справился со своей самоковкой, выстрелил с колена, они вдвоем побежали назад.
Что-то происходило за спиной: кричали промышленные возле пушки, затем прогрохотал залп, ударив в лицо горячей, тухлой волной вонючей серы.
Из строя выскочили трое и пронеслись мимо Прохора. Наконец, задыхаясь от бега на полусогнутых ногах, он бросил мешки возле пушки и упал. Следом под руки приволокли Поспелова.
Еще три раза латники пытались атаковать, но уже неуверенно, без криков, с опаской и оглядкой. Чаще постреливали из-за деревьев, стреляли в темноте плохо. Промышленные же приноровились к их латам, били пулями, стараясь не тратить заряды напрасно.
Прохор думал, что прошел час, но вдруг отчетливей стали видны стволы деревьев, кустарник и камни. Рассветало. Пользуясь затишьем, Баранов решил сменить позицию. Промышленные схватили пушку, раненого Поспелова, взбежали на высотку. Розовел восток, расправляла крылья птица зоревая, рассветная, пускала по небу золотые стрелы, с боем пробивала во тьме путь солнцу. Навстречу ему уходили большие индейские лодки, и вместо десятка гребцов в них было по пять-шесть.
Оставив пушку под охраной стрелков, промышленные спустились к лагерю, он был усеян телами латников и компанейских алеутов. К берегу тянулась широкая кровавая тропа, оставленная уползавшими ранеными. У воды лежали три наспех вспоротые байдары и убитые алеуты шелиховской артели, пытавшиеся ночью выйти в море.
— Андреич! — сипло дыша, позвал Баранова Медведников. — Живого якутата нашли. Толмача надо.
Баранов склонился над тяжело раненным индейцем с размалеванным краской лицом, с проседью в длинных волосах, заплетенных в две косы,