— Зачем напали? — спросил. — У нас был мир. Мы с вами хорошо жили.
— Думали, чугачи, — ответил якутатский индеец, зажимая рукой рану в животе. — Хотели мстить за прошлые обиды.
— Нас с чугачами никак нельзя спутать? — Недоверчиво мотнул головой Баранов. — У нас палатки!
Раненый осклабился, претерпевая предсмертную боль:
— Подкрались, видим — косяки. Косяки — богатые. Как не пограбить? Не удержались!
Федька Острогин, все еще полуголый, но усталый и сникший в сумерках рассвета, с кровоточившими ранами на груди и спине, сидя, раскачивался и баюкал вспоротую руку.
— Не мучай ты его! — сочувственно попросил Баранова и здоровой рукой протянул индейцу пистолет. Тот взглянул на него с благодарностью в черных коровьих глазах, скрипнул пружиной курка и выстрелил себе под ухо.
Прохор, успокаиваясь после боя, выкурил трубку, пошел искать дружка Котовщикова. Василий лежал на том месте, где его поставили в караул и тускнеющими глазами смотрел в небо. Ниже подбородка, чуть не до позвонка было перерезано горло, на чекмене, эдак жалко, вместо пуговицы была подвязана обструганная палочка. А на востоке, как ни в чем ни бывало, всходило солнце. Прохор, по праву связчика, закрыл глаза невинно убиенному дружку и пошел искать место для могилы.
Вокруг лагеря и на берегу промышленные насчитали двенадцать якутатских тел, семнадцать алеутских. Пропали без вести кенайские мужики, их женки были невредимы и охотно оставались среди промышленных.
Погибших латников по общему решению оставили на местах гибели — родственники отыщут тела и приберут по своему обряду. Алеуты посадили покойников в их сломанные байдарки, закидали хворостом и устроили ритуальные пляски. Тело Василия Котовщикова завернули в старые лавтаки и положили в долбленую индейскую лодку с прорубленным днищем. Прохор хотел завернуть его в одеяло, под которым недавно баловал с аманаткой, но старовояжные предостерегли: одеяла среди туземцев ценились высоко, ради него могли откопать покойника.
Похоронили Котовщикова на высоком месте, чтобы крест был виден с моря. Баранов почитал над убиенным молитву, русские промышленные, сняв шапки, постояли возле холмика, помянули молодого стрелка водкой, закусили юколой и разошлись по делам. Поспелов, с пулей в животе, бредил, удивляя живучестью. За то время, что был у Баранова, Прохор с ним едва ли словом перекинулся, а вот ведь, свела судьба в недобрый час. Про томчанина говорили, будто бежал за море с каторги, но от судьбы не укрылся.
Почтив мертвых, позаботившись о раненых, промышленные стали латать байдары. На другое утро после боя партия оставила остров и взяла курс на следующее кенайское селение. Оно оказалось пустым. Зола в кострах остыла, среди балаганов бегали собаки. Партия разделилась на чуницы, они пошли вдоль морского берега, обшаривая острова и заливы. В большой байдаре Баранова все никак не мог отойти Поспелов.
Выдался теплый день. Управляющий парился в броне, а рыжебородый Баламутов, скинув чекмень, налегал на весло и чертыхался:
— Замечаю верную примету — как Андреич кольчужку сбросит, так война!
Как напялит — так мир! Ты бы ее на ночь надевал, тогда бы мы и караулы не ставили!
Семен Чеченев, без шапки с распоротой щекой перевязанной куском кожи, из-под которой косо торчал клок черной бороды, ухмыльнулся, переводя взгляды с рыжего шутника на управляющего:
— Какая же дура полезет к нему под одеяло, коли будет в броне?
Баранов хмурился, шевелил усами, думая, как ответить дружкам, не роняя достоинства. Медведников, задрав весло, обернулся с тупым лицом:
— У меня сон чуткий, — пророкотал. — Не усну, если Андреич будет всю ночь латами скрежетать, что ржавая петля на воротах…
Опять застонал Поспелов. Промышленные умолкли.
Вечером у костров старовояжные рассказывали о былом, не таком уж и давнем, молодые слушали, затаив дыхание, а Прохор презрительно кривил губы: таких же смутных рассказов он наслушался, блуждая по староверческим скитам. Все они кончались спором: отчего так скрытны русские селения, издавна живущие на Аляске? Почему из партий то и дело бесследно исчезают люди? В этом году, в марте, возле Кадьяка пропали восемь русских партовщиков. Лебедевский стрелок Васька Иванов в прошлом году взял аманат у аглегмютов и ходил на двести верст к северу от Кенайской губы, теперь, явно, что-то скрывает.
— Вышел на Беловодье, там выпороли за грехи и отправили обратно! — Не удержавшись, съязвил Прохор, недобро вспомнив старовояжных братьев иркутян, до смерти запаривших чугачку. — То я Ваську с Алексашкой не знаю!
Говорить об этом с ним, молодым новиком, старые стрелки не желали и долго шептались под лодками: царство ли Беловодское рядом, или беглые из России прижились и умножились?
После суровой зимовки на Нучеке, здесь, в Кенаях, Прохор отмяк душой.
Не вся Аляска была такой, как Чугацкий залив. Здесь воздух свеж, как в России, много солнца, туманы и дожди не долги. Западный берег горист, вдали, чадил вулкан, сверкали белые вершины, блестел лед на склонах, а в низовьях зеленел лес. На восточном берегу поднялась высокая трава, среди холмов мирно зеленели луга, берег был изрезан причудливыми бухтами и заливами.
Шелиховские старовояжные стрелки хоть и не снисходили до споров с молодым и чужим партовщиком, но Прошкины насмешки помнили. Байдары проходили мимо небольшого острова, покрытого мхом и кустарником.
Краснорожий Василий Труднов, верный товарищ Баранова, вместе с ним прибывший на Кадьяк, насмешливо взглянул на Прохора и указал на островок двухлопастным алеутским веслом.
— Два года назад здесь пропал промышленный: чего-то искал по падям.
Мы высадились на ночлег, вон на том мысу. Он ушел вечером, и с концом.
Весь остров обшарили — не нашли.
Прохор смущенно передернул плечами, отмолчался, а Труднов, снисходительно посмеиваясь, добавил:
— Хотя, кто его знает: мог провалиться в какую-нибудь пещеру и сломать шею. Здесь много ям под кустарником и мхом.
Егоров и Труднов двигались в паре на двухлючной байдаре, то отдаляясь от большой и главной, на которой сидел управляющий, то приближаясь к ней.
За островом был узкий пролив и высокий скалистый берег. Кенайцев там не могло быть, но Труднов, смешливо поглядывая на молодого стрелка, направил байдару туда. Они пошли проливом и, зайдя за остров, закрутились на месте, сигналя остальным партовщикам. Там, в заливе, куда не втиснуться и двум малым судам, стоял фрегат со спущенными парусами.
— Сдурела команда, или что там? — удивленно выругался Труднов, разглядывая корабль из-под ладони у лба: — Если дунет — размолотит в щепки.
Один якорь фрегата был заведен к безымянному острову, другой — на отмель в заливе. Промышленные увидели заваленный фок, сломанный бушприт. К двухлючке Труднова подходили другие лодки партии. Баранов на большой байдаре встал в рост, приложился к подзорной трубе, прочитал название, писанное латинскими литерами:
— «Финикс», — сказал Медведникову. — Без флага. Не на этот ли слабый корабль намекал кенайский тойон?
На фрегате забегали, засуетились, готовя пушки к бою, подняли звездный флаг Соединенных Штатов. Баранов снял шапку и велел Медведникову поднять Российский флаг.
Байдары партии остановились на расстоянии пушечного выстрела от корабля и рассыпались вокруг острова. Алеуты и кадьяки тут же забросили удочки. Гребцы в большой кожаной лодке Баранова проверили ружья и пошли к кораблю. Для них с борта был брошен штормтрап. Баранов с Медведниковым поднялись на палубу, встреченные кем-то из команды, прошли на ют. Вскоре Василий показался на шканцах и, подзывая товарищей в лодках, помахал им рукой. Прохор с Трудновым налегли на весла. С большой байдары на борт фрегата лебедкой подняли раненого Поспелова.
Малочисленная команда встретила русских промышленных со слезами радости. Эти люди уже не чаяли выбраться живыми. На палубе были видны следы недавнего боя. Кабанов ковырнул ножом, вытащил пулю из мачты, повертел перед носом, показал Баранову:
— Не потому ли у кенайцев семеро померли разом?
Фрегат «Финикс», с судовладельцем ирландского происхождения на борту, загрузился оружием в устье Колумбии и взял курс на островных индейцев.
Возле мыса Дуглас капитан, по имени Портер, встретил знакомого вождя и поставил судно на рейд. К борту подошли лодки, дикие хотели плясать в честь встречи. Но капитан, соблюдая меры предосторожности, принял на борт одного вождя, показал ему товар, подарил стальной нож.
Вождь остался доволен товаром и в свою очередь предложил осмотреть меха в лодках. Капитан наклонился за борт, тойон воткнул ему в горло только что подаренный нож, выхватил из-под плаща два пистолета, уложив на месте боцмана и штурмана. Индейцы кинулись на борт. Команда отстреливалась из трюма. Один из матросов-англичан под огнем развернул пушку, выстрелил картечью по баку, куда влезли полтора десятка туземцев. Заминка позволила дать залп по лодкам и отогнать нападавших. Но половина команды погибла в стычке, двое раненых — при смерти, а судно требует основательного ремонта.
После нападения кое-как удалось связать побитый такелаж. Подняли паруса, вскоре встретили еще несколько лодок с индейцами. Те хотели торговать, но выглядели подозрительно.
Баранов усмехнулся, узнав по описанию напавших на партию якутат. Уж они-то, увидев слабость команды, не упустили бы добычи. По сравнению с ними сухопутные кенайцы — невинные дети.