Все когда-нибудь первый раз получали зарплату. Мы с Колькой тоже. Это было двадцать лет назад. Мы и тогда жили в этом же доме, напротив завода. Там работали наши отцы. В сорок первом они ушли в ополчение. И не вернулись. Когда я раньше долго смотрел на портрет отца, мне казалось, что он вот-вот заговорит со мной. Или рассмеется раскатисто и громко, как папка соседского Петьки. Я любил слушать, как он смеется. Даже специально приходил к их двери и подслушивал. Теперь мне уже никогда не кажется, что отец заговорит со мной. Хотя я и сейчас иногда подолгу смотрю на него. Особенно когда что-нибудь не клеится. Не все же в жизни бывает гладко!
Когда мы окончили девятый класс, Колька сказал:
— Хватит сидеть на шее. На фронт не берут. Пойду на завод.
— А мать разрешит?
— Уговорю. Тебе бы тоже не вредно.
— Договорились, — сказал я.
Начальник отдела кадров завода похлопал меня и Кольку по плечу:
— Это по-нашенски. Значит, потомственными захотели стать?
— Не, — сказал Колька. — Это мы до призыва. Временно.
— Нам временных не надо.
— Да вы не так поняли. Ведь война…
— Знаю, знаю, что не так понял. Рабочая косточка. В какой цех хотите?
Мы ответили, что пойдем в любой, где нужней.
Нас зачислили в инструментальный, учиться на лекальщиков. Старый мастер говорил:
— Приглядывайтесь, старайтесь. Фамилию высоко держите. Здесь отцы ваши начинали.
А через две недели подошел к нам и сказал:
— Пошли, ребята, в кассу. Сегодня получка.
Мы переглянулись. Колька покраснел. Я тоже.
— Вы идите, мы потом, — сказал Колька старому мастеру.
В конце смены к нам подошла пожилая женщина:
— Вы почему это, друзья, зарплату не получаете? Все уже получили. Из-за вас одних кассир задерживается.
— Извините, мы сейчас, — сказал я.
Когда женщина ушла, я спросил Кольку:
— Ну что, пойдем?
— Пойдем. Черт с ней! Ведь все равно не отвяжется.
Мне кассирша выдала 250 рублей и сказала:
— Проверьте.
— Что вы! Зачем? — испугался я и отскочил от окошечка.
Колька тоже не стал проверять.
— Что мы, людям не верим, что ли? — заворчал он.
В заводской проходной я предложил Кольке:
— Пойдем купим чего-нибудь.
Мы пошли на Серпуховку, в универмаг.
Какая-то женщина выбирала туфли.
— Дайте мне туфли посмотреть, — попросил я продавщицу.
Она спросила:
— Какие?
— Такие же, — показал я пальцем на женщину.
— А размер?
Я посмотрел на Кольку. Он шепнул:
— По-моему, тридцать шестой. Твоя одного роста с моей.
— Тридцать шестой, — сказал я.
Туфли нам понравились, и Колька тоже решил купить такие же. Мы пошли в кассу, заплатили по сто восемьдесят рублей, и нам вручили две коробки. Они были крест-накрест перевязаны шелковой тесемкой.
— Купим еще чулки, — сказал Колька.
Мы подошли к Продавщице, и я попросил:
— Покажите нам чулки.
— Какие вам, фильдеперсовые или шелковые?
— Вон те.
— Какой размер?
Я посмотрел на Кольку. Он пожал плечами.
— Так какой же размер? — не унималась назойливая продавщица.
— Дайте средний, — сказал я.
Продавщица смерила меня взглядом:
— Провинция.
— Спокойно, — сказал Колька. — Нам нужны чулки для женщины средних лет, две пары. Понятно?
Продавщица насмешливо посмотрела на Кольку:
— Для мамочки стараетесь или для бабушки?
— Для близкой знакомой ваших лет.
Продавщица презрительно скривила губки и бросила на прилавок чулки:
— Платите деньги.
Мы заплатили и вышли на улицу. Колька сказал:
— Никогда не думал, что из меня выйдет такое чуткое дитя.
— Я тоже. Только не вздумай ребятам рассказывать: засмеют.
— Что я, придурок! — сказал Колька.
Мама меня ждала. Я положил на стол коробку и чулки:
— Вот, возьми. Колька тоже купил.
Мама открыла коробку и вынула туфли.
— Какие чудесные! — сказала она и положила их обратно. — Сколько же ты заплатил?
— Ерунда. Сто восемьдесят. А за чулки — совсем гроши.
«Почему она не примеряет туфли и даже про размер не спрашивает?» — подумал я.
— Тебе они не нравятся?
— Что ты, что ты! — засуетилась мама. — Очень мило с твоей стороны. Большое спасибо.
«Зачем она говорит „спасибо“? Какое может быть „спасибо“!»
— Мам, а вот деньги. — И я положил на стол все, что осталось, — шестьдесят рублей.
Мама взяла их в руки и медленно пересчитала.
«Что она так долго считает? Положила бы в кошелек — и все дела!» — подумал я.
Но мама не положила их в кошелек. Она отсчитала пятьдесят рублей и сказала усталым голосом:
— Пойди отдай Петиной матери. Я ей задолжала.
В руках у нее осталась одна десятка.
На лестнице стоял Колька. Он курил, пряча под рукав папироску.
— Ну как? — спросил я.
— Порядок, — сказал Колька и отвернулся.
— У меня тоже, — сказал я и пошел отдавать мамин долг.
…А скоро мы с Колькой схитрили, и нам удалось уйти в армию. Вместе с нами «разбронировались» еще несколько ребят из инструментального.
На этот раз я отдал маме целиком всю зарплату.
И еще выходное пособие.
Мы с Колькой до восьмого класса сидели за одной партой. Потом из-за чего-то поругались, и я поместился на «камчатке». Но долго мы не могли быть в ссоре. Через два дня во время перемены я сказал:
— Ладно. Завтра переселюсь обратно. Подготовь помещение.
— Переселяйся, — сказал Колька, — могу уплотниться.
Но в тот день, когда я совсем уже собрался вернуться к Кольке, к нам пришел новичок. Он оглядел класс, увидел свободное место, подошел и сказал:
— Разрешите представиться — Серж. Ваш покорный слуга. Не возражаете, если я помещусь рядом с вами на этом троне?
Колька посмотрел на него, потом в мою сторону, но проявил такт хозяина:
— Валяй. Располагайся.
Сергей поправил очки и сел. Так началась их дружба.
Мне сначала было не по себе. Потом я подумал: «Что я, кисейная барышня, что ли!» И успокоился.
Сергей считал, что рожден для сцены. А когда на одном из школьных вечеров удачно сыграл роль матроса Шванди из «Любови Яровой», окончательно уверовал в свою звезду и решил после школы податься в театральный. Мы к этому отнеслись одобрительно:
— Давай, Серега. Жми. Дави, Может, станешь вторым Бернесом или Алейниковым.
Сергей снял с рукава пылинку и ответил:
— Что касается меня, то я предпочитаю что-нибудь среднее между Москвиным и Качаловым.
Колька не готовился в артисты. Он хотел стать летчиком. А пока прилично учился, гонял голубей и играл в футбол. Вместе с нами училась Вера Коняева. Мы все были в нее влюблены и писали ей записки. Иногда даже групповые. Она смеялась и называла нас донжуанами. Мы в ту пору не знали толком, кто он такой, этот Дон-Жуан, и просили ее: