— Да хоть мормон с шестью женами и выводком мелюзги. Одна царапина — и тебе конец.
— Детишек у меня двое, — сказал парикмахер. — Дочка и сын.
— А мне плевать, — оборвал Мэлоун, устроившись поудобнее и закрыв глаза. — Поехали.
Парикмахер подготовил горячие салфетки и принялся накладывать их на лицо Джеймсу Мэлоуну; тот ругался и вскрикивал, размахивая пистолетами под простыней. Когда горячие салфетки были сняты, а щетину стала покрывать горячая пена, Джеймс Мэлоун все еще продолжал сыпать проклятьями и угрозами, а побледневшие посетители, которых он держал на мушке, боялись шевельнуться. Трое других парикмахеров стояли как истуканы за спинками кресел; несмотря на летнюю жару, в помещении стало холодно.
— Почему ничего не слышу? — рявкнул Джеймс Мэлоун. — Не можете травить байки — будете петь. А ну, заводи «Клементину» в четыре глотки! Кому сказано? Повторять не стану.
Парикмахер трясущейся рукой правил бритву.
— Мистер Мэлоун, — осмелился он обратиться к клиенту.
— Заткнись и работай. — Мэлоун запрокинул голову и скривился.
Парикмахер еще немного поводил бритвой по ремню и окинул взглядом присутствующих. Потом кашлянул и спросил:
— Все слышали, что говорил мистер Мэлоун?
Мужчины молча закивали.
— Слышали, как он грозился меня пристрелить, — продолжал парикмахер, — если только у него выступит хоть капля крови?
Они опять кивнули.
— Вы готовы, если потребуется, подтвердить это в суде?
— Прикуси язык, — процедил мистер Джеймс Мэлоун.
— Вопросов больше нет. — Парикмахер отпустил кожаный ремень, который со стуком ударился о спинку кресла.
Тогда он поднял бритву к свету; металл сверкнул холодным блеском.
Одна рука брадобрея удерживала откинутую назад голову мистера Джеймса Мэлоуна, а другая приставила бритву к заросшему щетиной горлу.
— Что ж, начнем отсюда, — сказал парикмахер, — вот так!
Ба-бах! Ты убит!
(перевод Е. Петровой)
Джонни Куайр резвился, как молодой барашек, играя в войну на зеленых холмах Италии. Он прыгал через пулеметную очередь, будто через живую изгородь у себя дома, в Айове. Шарахался в сторону и уворачивался, как случайный прохожий в транспортном потоке войны. Что самое удивительное, он веселился и скакал без устали — кенгуру в солдатской форме, да и только.
Град пуль, шрапнели и минометных снарядов был для него что свист ветра. Ненастоящий, что ли?
Передвигаясь длинными скачками в направлении Сан-Витторе, он замирал на месте, вскидывал винтовку, нажимал на курок, кричал: «Ба-бах! Готов!» — и смотрел, как падает немецкий солдат, а на лацкане у него расцветает красная орхидея. Не мешкая Джонни мчался дальше, чтобы не попасть под ответный огонь.
Его нагонял артиллерийский снаряд. Джонни увернулся с криком: «Мимо!»
И вправду. Мимо, как всегда.
Рядовой Смит держался сзади. Только вот перемещался он на тощем животе, пряча мокрое от пота лицо под шаманской маской из итальянской грязи. Смит полз по-пластунски, потом делал короткую перебежку, падал, снова вскакивал и ни разу не подпустил к себе вражескую пулю. Время от времени он истошно вопил в спину Джонни:
— Ложись, болван! Тебе же кишки выпустят!
Но Джонни плясал под металлическое пение летящих пуль, словно это были порхающие в воздухе диковинно-яркие колибри. Пока Смит извивался земляным червяком, отвоевывая километр за километром, Джонни с гиканьем совершал прыжки на врага. Высокий, аж до неба, страшный, как базука! При виде кульбитов, которые выделывал этот парень, Смита прошибал холодный пот.
Немцы с криками разбегались от Джонни. Когда они замечали, как его руки-ноги дергаются в пляске святого Витта, а пули в это время пролетают у него под мочками ушей, между коленями, сквозь растопыренные пальцы, их боевой дух улетучивался. Они драпали во все лопатки!
От души хохоча, Джонни Куайр опустился на землю, вытащил плитку шоколада из сухого пайка и впился в нее зубами; тут подполз еле живой от усталости Смит. Джонни бегло оглядел скрюченную фигуру с оттопыренным задом и осведомился:
— Смит?
Неузнаваемый зад перевернулся; вверх смотрела узнаваемая худая физиономия.
— Угу.
Стрельба в этом секторе прекратилась. Они были одни, вне опасности. Смит вытер грязь с подбородка.
— Честно скажу: я, глядя на тебя, чуть не обделался. Скачешь, как козел под дождем. А дождь-то — будь здоров.
— Я всегда увернусь, — сказал Джонни с набитым ртом.