Всю книжку я одолела за каких-то четыре часа. Но, думаю, поскольку ее купят миллионы людей, она озолотится и прославится. Что за мерзость — наша жизнь.
Едва я дошла до последней страницы, как уже пора было поднимать маму, поскольку должен был прибыть отец. Она отказалась одеваться — она как-то сжилась со своим халатом. А уж отцовскую тарелку для каши она так бережет, словно ждет, что ее заберут судмедэксперты, положат в целлофановый мешок и привесят бирку: «Вещдок №1».
И вот приходит папа, открывает дверь своим ключом, а я-то думала, отец его давно потерял, и начинается самое страшное. Двух дней не прошло, а он уже так изменился. Стал жестче, ясней, не такой размазня, как прежде, а что меня больше всего поразило — он был во всем новом, тут-то я и поняла, насколько дело серьезно. Коричневый замшевый пиджак — господи ты боже мой! Старомодные бакенбарды, все время волосы причесывает, а хуже всего — кроссовки, матерь божья! Ослепительно белые и такие вызывающие, что казалось, будто это не он их носит, а они — его.
— Так что происходит? — спросила я.
Даже не присев, он объявляет, что ему очень жаль, но он любит Колетт, а Колетт любит его.
Это было самое странное, самое ужасное. Что в этой сцене не так? Да абсолютно все, черт побери.
— А как же мы? — спросила я. — Как же мама? — Я думала, что этим я его достану: он всю жизнь был нам очень предан. Но знаешь, что он ответил? Он сказал:
— Мне жаль.
Что, конечно, означало нечто обратное. Ему наплевать, и это меня очень удивило, ведь он всегда был нежным и добрым. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать случившееся. В конце концов, это же мой отец, понимаешь? Потом, с еще большим ужасом, я понимаю, что он, как всякий влюбленный, находится в шорах и ничего не замечает вокруг себя, кроме того, что он счастлив, и не понимает, почему остальные — нет. Вот уж не думала, что такое может случиться с пожилым человеком. Тем более с кем-то из моих собственных родителей.
Тут мама говорит еле слышным голосом:
— Ужинать останешься?
Нет, правда! Кроме шуток. Тогда встреваю я, вся такая злющая:
— Он не может остаться.
Отец украдкой смотрит на входную дверь, меня осеняет, и я кричу:
— Она ждет на улице! Ты ее притащил сюда!
— Джемма! — кричит отец, но я его опередила и уже распахиваю дверь: так и есть, у него в «Ниссане» сидит баба. Я думала, у меня челюсть отпадет. Значит, другая женщина действительно существует, это не плод его больной фантазии.
Помнишь, в книжках всегда пишут, что женщины, которые уводят чужих мужчин, имеют суровый характер и нечего нам их жалеть. Так вот, у этой Колетт в самом деле был суровый вид. Она смерила меня с головы до ног и нагло уставилась, словно говоря: «Не шути со мной!» Я, как полная кретинка, подбегаю к машине и прижимаюсь лицом к стеклу с ее стороны, закусываю губу и выкатываю на нее глазищи, затем обзываю ее неприличным словом, а она, надо отдать ей должное, даже не шелохнется, только глядит на меня своими круглыми синими глазами.
За моей спиной возникает отец и начинает:
— Джемма, не трогай ее, она не виновата. — Потом бурчит: — Прости, дорогая, — но не мне, как ты догадываешься. Я, как спущенный мячик, возвращаюсь в дом, и знаешь, Сьюзан, о чем я думаю? Что волосы у нее смотрятся получше моих, у нее пряди высветлены.
Папа пробыл еще пять минут, потом, уже уходя, достал четыре пробных батончика «Тирамису» из кармана своего (с трудом вывела это слово) замшевого пиджака. Я чуть было не растрогалась — хоть от шоколада нас не отлучил, — но он говорит:
— Скажешь мне потом свои впечатления. Главное — не слишком ли резкий кофейный привкус?
Я швыряю в него батончиком, попадаю в щеку и говорю: «Сам проводи свои маркетинговые исследования!» — а краем глаза вижу, что мама в свою шоколадку вцепилась мертвой хваткой.
В следующее мгновение нас уже только двое, я и мама, мы сидим молча, разинув рты.
Тут у меня случился настоящий шок, все происходящее стало казаться совершенно нереальным. Я никак не могла прийти в себя.
Как это могло случиться? Но знаешь что? Хоть у меня на душе и полная неразбериха, одно я все же чувствую — смущение. Плохо, да? Нет, но ты только подумай: мой отец в постели — в постели! — с женщиной моего возраста. Думать о сексе между родителями уже неприятно, что уж говорить о чужих людях…