— А где этот гроб? — спросил Имери.
— Вон там стоит под пологом.
Жрец, а за ним и другие пошли к кормовой части корабля, где они и увидели богатый гранитный саркофаг, весь исписанный красивыми иероглифами.
— А прочитайте, какие подвиги совершил мой отец, — хвастливо проговорил молодой египтянин.
Жрец стал читать вслух:
«Умерший начальник корабельного экипажа Аамес, сын Абаны, говорит так:
«Я говорю к вам, всему народу, и объявляю о почетной награде, мною полученной.
Я восемь раз был одарен золотым даянием перед лицом всей страны, и рабами, и рабынями в великом множестве.
Я владел многими полями земли. Наименование «храброго», которое я заслужил, никогда не забудется в этой земле.
Я провел свою молодость в городе Нухебе. Отец мой был военачальником покойного царя Рамзеса П-Миамуна.
И сделан я был начальником на его место на корабле «Телец» во время господина земли Минепты Н-Хотепхимы.
Я был еще молод и не женат и опоясан одеждой молодежи. Но после того как я приготовил тебе жилище, я был взят на корабль «Север», потому что я был силен.
Должность моя была сопровождать великого господина — жизнь и счастье и здоровье да будут его уделом — пешком, когда он ездил на колеснице.
Обложили город Аварис. Служба моя была пребывать пешком перед его святейшеством.
Тогда я был переведен на корабль «Восход на Мемфисе»…»
— Этот самый, на котором мы плывем, — пояснил молодой египтянин.
Жрец продолжал читать:
«Сражались на воде, на озере Пацетку, близ Авариса. Я сражался врукопашную и взял одну руку. Это было сказано докладчику царя. Мне дали золотой дар за храбрость.
Потом возгорелся на этом месте новый бой, и я снова сражался врукопашную и взял одну руку. Мне во второй раз дали золотой дар.
Сражались при местности Такем на юг от города Авариca. Здесь я взял живого пленного, взрослого человека. Я влез в воду, и, ведя его, чтобы остаться в стороне от пути, ведущего к городу, шел я водою, держа его крепко. Обо мне сказали докладчику царя. Тут я получил еще раз золотой дар.
Взяли Аварис. Я взял там пленных — взрослого человека и трех женщин, всего четыре головы. Его святейшество отдал мне их в собственность как рабов.
Обложили город Шерохан. Его святейшество взял его. Мне дали золотой дар за храбрость. К тому отданы были мне пленницы как рабыни.
После того, как его святейшество искрошил сирийцев земли Азии, поехал он вверх по Нилу в Хонтхониофер, чтобы разбросать горных жителей Нубии. Его святейшество весьма много поразил между ними. И я там взял добычу: двух женщин, двух живых взрослых людей и три руки. И мне снова дали золотой дар, к тому дали мне двух рабынь. И его святейшество поехал вниз по реке. Сердце его было радостно по храбрым и победоносным делам. Он взял во владение земли юга и севера.
Тогда пришел враг с юга и приблизился. Его преимущество заключалось в многочисленности его народа. Божества юга были против его силы. И его святейшество нашел его при воде Тент-та-тот. Его святейшество увел его в плен живым. Все люди царя возвратились с добычей. Я узел двух молодых людей, отрезав им отступление от корабля. Мне дали пять голов кроме удела в пять мер пахотной земли, которые дали мне в моем городе. То же самое дали и экипажу корабля.
Тогда пришел тот же враг — имя его Тетаан (имя вождя?). Он собрал около себя шайку злых людей. Его святейшество уничтожил его и слуг его, так что не стало их. Тогда были мне даны трое людей и пять мер пахотной земли в моем городе.
Я вез водою покойного царя Сети П-Минепту, когда он ехал по реке против Куша, чтобы расширить границы Египта. Он поразил нубийца в среде его воинов. Загнанные в теснину, не могли они бежать. В замешательстве стояли они, как будто они были ничто. Я тогда стоял впереди наших воинов и сражался как следовало. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял две руки и принес их к его святейшеству. Разыскивали жителей нубийца и его стада. Я привел живого пленника и привел его к его святейшеству. Я привез его святейшество в два дня в Египет от верхнего колодца Хнум-хирт. Тогда подарили мне золотой дар. Тогда я привез двух рабынь, кроме тех, которых я привел перед его святейшеством. И я был возвышен на степень витязя царя.
Я вез покойного царя Сетнахта-Мерер-Миамуна, когда он ехал водою в Хонт-хоннофер, чтобы подавить распрю между жителями и чтобы отразить нападение со стороны суши. И я был храбр перед ним на водах. При нападении на корабли было нам плохо вследствие перемены ветра. Я был возвышен на степень начальника корабельных экипажей.
Снова встали презренные жители страны Куш. Тогда возгорелся гневом его святейшество, как пантера, и он бросил свою первую стрелу, которая осталась в теле неприятеля, который упал без чувств перед его царским венцом. И тогда произошло великое поражение неприятеля, и увели весь народ в плен живыми.
И поехал вниз его святейшество. Все народы были в его власти. И этот презренный царь нубийских народов был привязан к носу корабля его святейшества и выложен на землю, в городе Фивах.
После того отправился его святейшество в страну Рутенну, чтобы охладить жар своего мужества на жителях страны той. И достиг его святейшество земли Нахараина. Его святейшество — да будет жизнь, счастье и здоровье его уделом — нашел этих неприятелей. Он назначил порядок битвы. Его святейшество нанес великое поражение им.
Бесчисленно было множество живых пленных, которых его величество увел победами своими. И вот я был впереди наших воинов. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял и увел военную колесницу с конями и того, который на ней находился, живым пленным и представил их его святейшеству. Тогда я был одарен золотом».
— Здесь он велел оставить место для будущих дел своих и подвигов, — заметил молодой египтянин.
— Да, — иронически вставил слово Инини, — здесь придется вырезать: «При Просописе я погиб вместе со своим кораблем».
Но сын храброго Аамеса не понял иронии.
— А вот конец подписи, — показал он внизу гробовой Доски.
«Я сделался высокоуважаемым — прочел жрец — и достиг старости. Со мной будет то, что есть удел всех людей на земле. Я снизойду в подземный мир и буду положен во гробе, который я для себя сам велел сделать» [11]. Жрец кончил и задумался.
— Кого же ты положишь в этот богатый гроб, если твой отец съеден акулами Великой зеленой воды (Уат-Ур)? — спросил он сына Аамеса.
— Не знаю, святой отец, — отвечал молодой египтянин.
— Надо будет положить его изображение, исполнив над ним все похоронные обряды бога Озириса, — сказал жрец.
X. ВОСПОМИНАНИЕ О ТРОЕ
Юная Лаодика между тем с глубокой тоской смотрела, как корабль все более и более удалялся от тех мест, которые, казалось ей, омываемы были ее родным морем. Эти мутные воды реки, так непохожей на родной Ксанф или Скамандр, эти пугающие ее гиганты-пирамиды, высившиеся к незнакомому небу, эти молчаливые звери-люди, сфинксы, эти храмы чудовищные, непохожие на ее родные храмы — храмы ее богов, отвернувших от нее лицо свое, эти выжженные солнцем горы с мрачными в них пещерами-гробницами, хранилищем старинных мумий, эти гигантские пальмы, так непохожие на милые лавры и мирты ее родины, — все это еще больше заставляло ее мысль и ее изболевшее сердце тянуться к милому северу, к грустным теперь, опустошенным берегам бедной Трои, к ее задумчивым рощам, к озаряемой родным солнцем, а теперь затуманившейся облаками Иде, к священному Илиону.
Милое, золотое, невозвратное детство, когда она с братьями и сестрами и с этим обломком ее прошлого, с доброй черной няней Херсе бегала по берегу родного моря! Никого из них не осталось. Нет и Кассандры, которую ока видела последний раз в эту ужасную ночь — жива ли она? Может быть, подобно ей, томится в неволе, в чужой стране. И никого-то не пришлось ей оплакать, как оплакала она когда-то доброго Гектора — милого Гектора, который ее, маленькую Лаодику, часто носил на руках или пугал ее, надев свой страшный, косматый и блестящий шлем, как в последний день своей жизни он испугал этим шлемом своего маленького Астианакса. Никого не осталось!
11
Эта замечательная эпитафия — не измышление автора. Ее до сих пор можно видеть в Верхнем Египте, в Эль-Кибе, в гробничном покое Аамеса. Это целый некролог, и некролог хвастливый, от своего лица. А разве «памятник воздвиг себе нерукотворный» — не то же ли самое? Не то говорят надписи на памятнике Гамбетты, в Париже, против Лувра.