— Я скажу Абане, недостойному сыну Аамеса, — прибавил со своей стороны Адирома, — что тебя, богоравная царевна, и добрую Херсе похитил твой бог, Гермес.
Лаодика со слезами целовала руки старого жреца.
— Да наградит тебя бог, святой отец, — шептала она.
— А тебя, милое дитя, пусть хранит великий Хормаху и всемогущая Сохет, мать богов, — сказал жрец, целуя ее в голову.
Лаодику и Херсе усадили в одну колесницу на мягкие шкуры газелей и велели их вознице не жалеть коней. В другой колеснице поместились три воина, служившие под начальством Пилока и Инини. Им же принадлежали и колесницы с конями.
Скоро беглянки исчезли во мраке тропической ночи, а жрец и Адирома воротились на корабль, где никто и не заметил их временного отсутствия.
Лаодика очень удивилась, когда, проснувшись утром под ласкающими лучами солнца, она увидела себя в незнакомой местности. Все совершившееся ночью казалось ей сном.
— Где мы, няня? — спросила она.
— Мы на дороге благополучия, — лаконически отвечала старая негритянка.
Лаодика тотчас вспомнила события предшествовавшего дня: рассказ Адиромы, Эней, Дидона на костре, земля италов, неведомое море.
— Ах, няня, как бы я хотела быть ласточкой, — прошептала она.
XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕГО
Прошло около десяти дней. Рамзес все еще не возвращался из похода; но в Фивах его и не ждали скоро. Говорили, что он предпринял поход далеко на север.
Солнце только что опустилось за Ливийские горы, окаймлявшие у Фив долину Нила с запада; но Фивы были все еще так же шумны, как и днем. Обыватели, которых вечер застигал вдали от своих жилищ, спешили по домам. Буйволы, коровы, ослы и козы с пастбищ возвращались в свои хлевы и закуты. Их сопровождали крики пастухов и лай собак.
В этот час, с задней половины дома Пенхи, в восточной, занильской части города, сквозь небольшое окошко, выходившее на Нил и завешенное изнутри полосатою занавесью, едва заметно просвечивал огонек.
Войдем внутрь дома старого Пенхи. Хозяин и его внучка Хену находились в задней половине дома, в той именно комнате, из маленького окошка которой просвечивал слабый луч огонька на Нил. Это была довольно просторная комната, освещенная висячей бронзовой лампой с четырьмя горелками в виде наклоненных цветков лотоса. На столе стояли две свечи в бронзовых же шандалах с изображениями филинов. Тут же лежали куски воска, ножи и лопаточки из пальмового дерева.
Старик Пенхи, наклонившись над столом, усердно лепил из воска какую-то фигурку в виде женщины, но с головой льва. На другом конце стола маленькая Хену тоже лепила какие-то фигурки, вся углубившись в свое занятие.
Подняв голову и взглянув на работу деда, она радостно захлопала в ладоши.
— Ах, дедушка, настоящая богиня Сохет! — воскликнула она, подходя к старику. — Ах, как хорошо!
— Да, дитя, она удалась мне, — задумчиво сказал старик, — сама богиня помогла.
— Она еще лучше, чем Озирис, — сказала девочка, подходя к нише и вынимая оттуда другую восковую фигурку. — А разве ты меньше молился Озирису?
— Нет, дитя, я усердно и ему молился.
— А посмотри, что я тебе покажу.
Хену подбежала к другому концу стола и взяла слепленные ею восковые фигурки.
— Смотри, дед, это — бог Апис, а это — я!
И девочка весело, звонко расхохоталась: ее смешили сделанные ею безобразные фигурки.
— Видишь, какая я? Ха-ха!
Старик добродушно улыбался, рассматривая произведение своей шалуньи-внучки.
— А какой Апис! Какие рога! Вот он сейчас меня забодает.
И девочка снова залилась, прыгая вокруг стола.
— Постой, дед, я теперь слеплю самого фараона, — говорила она, принимаясь за воск.
В это время с берега Нила донесся резкий звук медной трубы.
— Это корабль откуда-то пришел, — заметил Пенхи.
Затем и старик, и девочка снова углубились в свои работы. Слышно было, как на дворе переговаривались рабыни, которые доили коров и коз. С Нила доносился неясный гул голосов: это шла спешная разгрузка прибывшего в Фивы корабля.
— Не будет ли каких вестей о фараоне? — проговорил про себя Пенхи.
— Может быть, он еще победил какого-нибудь царя в земле Либу, — заметила Хену.
На дворе послышался лай собак.
«Не чужой ли кто-нибудь? — заметил про себя Пенхи. — Надо бы все это спрятать».
Но вслед за тем собака залаяла радостно, отвечая на чей-то призыв. В то же время раздался не то радостный, не то испуганный возглас старой Атор, верной ключницы Пенхи и няньки Хену.
— О, всемогущий Озирис! Кого же я вижу! Ты ли это! Из подземного царства Озириса?
— Нет, добрая Атор, я не был в подземном царстве, — отвечал чей-то знакомый голос.
— Кто бы это? Чей это голос? — удивился Пенхи.
— А как боги милуют отца? Что маленькая Хену? — послышался тот же голос.
— Обо мне спрашивает! — с удивлением воскликнула Хену. — Кто это?
Пенхи как-то задрожал и весь вытянулся, превратившись в слух. Дрожащими руками он стал собирать и прятать куски воска, фигурки восковые, лопаточки. Лицо его сначала вспыхнуло, потом побледнело.
— Не может быть! — прошептал он. — О боги!
— Кто, дедушка? — спрашивала Хену, схватив деда за руку.
— Я не знаю, дитя… Мне почудилось… Он говорит — что отец…
— О, великая Гато! — послышались радостные голоса рабынь на дворе. — Наш господин!
— Где отец? Где моя Хану? — снова говорил тот же знакомый голос.
— О боги! Это он! Это мой сын! — проговорил старый Пенхи и бросился к двери. — Это твой отец, дитя, — он воротился из подземного царства!
Пенхи быстро отворил дверь. Там, в соседней комнате стоял Адирома.
— Адирома! Сын мой! Ты ли это! — воскликнул Пенхи, протягивая руки.
— Отец мой! Отец! Я опять тебя вижу!
И отец, и сын бросились друг к другу в объятия. Одна Хену стояла в каком-то оцепенении, словно забытая. Но в это мгновение в комнату с радостным визгом влетела собака Шази и бросилась лизать лицо девочки.
— Хену! Дитя мое! — нагнулся к ней Адирома, освободившись от отца. — Ты не узнаешь меня? Я твой отец! Какая ты большая выросла! О, Гатор! Ока у меня красавица!
Девочка, пораженная неожиданностью, совершенно растерялась. Давно освоившись с мыслью, что ее отец погиб в море, что его давно нет на свете, привыкнув думать о нем как о каком-то нетленном духе, превращенном, как ей казалось, в орла или в ястреба, она не могла теперь сразу освоиться с мыслью, что этот большой мужчина, который обнимает и целует ее, и есть ее отец. Она представляла его себе каким-то божеством, не похожим на людей и потому как бы чужим ей, и вдруг он — сильный, высокий, красивый мужчина.
А между тем Адирома поднял ее и, держа под мышки, то подносил к себе ее раскрасневшееся личико, то отдалял.
— Девочка! Красавица! Вылитая мать! Моя Хену, моя крошка! — повторял он.
Эта пламенная нежность сообщилась девочке. Хену радостно обхватила шею отца.
— Так ты мой отец? Да, отец? Ах, как я люблю отцов! — лепетала она.
— Отцов! — невольно рассмеялись и Адирома, и Пенхи.
— Отца! Тебя люблю! И деда люблю!
— Вот она и права, говоря, что любит «отцов»: она любит тебя, своего отца, и меня, твоего отца, — поспешил поправить свою внучку Пенхи.
Старая, сморщенная Атор стояла в дверях, и слезы умиления текли по ее смуглым щекам. Из-за нее выглядывали другие рабыни: их всех трогала эта нежная семейная сцена — трогала до слез. Каждая из них, может быть, думала, что если б и ей удалось когда-либо воротиться на далекую родину, куда-нибудь в горную Ливию, или в милую приморскую Финикию, или в знойную Нубию, то, быть может, и их встретили бы родные такими радостными слезами… Но где уж бедным рабыням думать о возврате! Они все здесь, в неволе, в стовратных Фивах, сложат свои кости и рабынями перейдут в подземное царство.