Народ молча ждал, что будет дальше. Все то ужасное и отвратительное, что было ему прочитано верховным жрецом, — эти потоки крови, отрезанные руки — не смущали его; напротив — радовали его национальную гордость… Ведь это было еще тогда, когда не было даже Рима, когда еще не влачили по земле труп Патрокла, когда жива была Гекуба, когда еще Гектор не прощался с Андромахой и Троя стояла во всей своей красе… Чего же было тогда требовать от народа!
Аммон-Мерибаст видел это по лицам слушателей: они ждали еще чего-то. И он не обманул их ожидания. Он снова перенес свой взор на папирус.
«А это трофеи победы великого фараона над презренною страною Либу и ее презренными союзниками, — продолжал читать верховный жрец, — живых пленных — 9364. Жен презренных царей Цамара и Цаутмара, которых они привели с собой, живых женщин — 12. Юношей — 152. Мальчиков — 131. Жен воинов — 342. Девиц — 65. Девочек — 151. Другая добыча: оружия, находившегося в руках или отнятого у пленных, — медных мечей — 9111. Других мечей и кинжалов — 120 214. Парных колесниц, возивших презренных царей Цамара и Цаутмара, их детей и братьев — 113. Серебряных кружек для питья, мечей, медной брони, кинжалов, колчанов, луков, копий и другой утвари — 3173 штуки. Все это отдано в награду воинам фараона. Затем огонь был пущен на лагерь презренных царей, на все их кожаные шатры и на все их узлы (вьюки?)».
Жрец кончил и, обратясь к изображению божества, поднял руки.
— Слава светоносному Аммону-Горусу! — воскликнул он. — Слава великому богу Монту, даровавшему победу своему сыну, фараону!
— Слава Аммону-Горусу! — подхватил народ. — Слава Монту!
Казалось, заговорили колоннады храмов, гигантские пилоны, гордые обелиски. Только сфинксы глядели молчаливо и загадочно своими гранитными очами.
Поддерживаемое жрецами изображение божества скрылось за колоннами храма.
— Где же богиня Сохет? — спросила знакомая нам «священная» девочка Хену своего деда, по-видимому не разлучавшегося со своей маленькой внучкой.
— Ее здесь нет, дитя, она в своем храме, — отвечал старик.
— Когда же мы к ней пойдем?
— Когда Горус скроется за горами Либу, в пустыне, а за ним будут наблюдать с неба два рога нарождающейся луны.
— А кто эта луна, дедушка? Божество?
— Божество, дитя.
— Ах, дедушка! Сколько он убил людей!
— Кто убил, дитя? — спросил старик, видимо занятый своими мыслями.
— Да фараон, дедушка, что вот читал жрец.
— Много, дитя, всего 12 535 человек [6].
— А я сегодня ночью, дедушка, слышала плач крокодила. О чем он плачет? — продолжала болтать невинная девочка, не подозревая в себе «божественности». Кого ему жаль?
— Он не плачет, дитя, он обманывает.
— Кого, дедушка?
— Доверчивых людей и животных, он заманивает их к реке: крокодиловы слезы опасны.
По Нилу скользили лодки то к восточному берегу, то обратно. Вдали виднелись паруса, чуть-чуть надуваемые северным ветром: то шли суда от Мемфиса, от Цоан-Таниса, любимой столицы Рамзеса-Сезостриса.
На набережной кипело оживление. Пленные из страны Либу и Куш (Нубия), черные, как их безлунные ночи, выгружали на берег глыбы гранита и извести. Несмотря на ужасающий зной, они пели заунывные песенки своей родины.
Пенхи на набережной зашел в лавку, где продавались восковые свечи и воск. Там он купил несколько «мна» (фунт?) воску.
— На что тебе воск, дедушка? — спросила Хену.
— Узнаешь после, дитя, — отвечал старик. — Ты же мне и помогать будешь в работе.
— Ах, как я рада! — болтала девочка. — Что же мы будем делать?
— Куколки… Только ты об этих куколках никому не говори, дитя, понимаешь?
— Понимаю, дедушка, — отвечала Хену, гордая сознанием, что ей доверят какую-то тайну.
VI. ВОСК ОТ СВЕЧИ БОГИНИ
Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.
— Пора, дитя мое, — сказал он внучке. — Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.
Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.
Улицы и площади города, за несколько минут столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.
Но вот и пилоны храма богини Сохет.
— Где начало вечности? — спросил чей-то голос наших спутников.
— Там, где ее конец, — отвечал Пенхи.
Это был условленный лозунг. От одного из пилонов отделилась темная фигура.
— Следуйте за мной — богиня ждет, — сказал тот, кто стоял у пилона.
— Верховный жрец богини, святой отец Ири, — пробормотал Пенхи в смущении.
— Я его младший сын и посланец.
Они все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.
— Богиня глядит, — прошептала она.
Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами. Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богиню Сохет. Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.
— Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, — сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. — Встань, непорочное дитя, иди за мною.
— Я с дедушкой, — робко проговорила Хену.
— Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.
Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.
Верховный жрец встретил пришедших ласково.
— Какое прелестное дитя! — сказал он, подходя к Хену. — Как тебя зовут, маленькая красавица? — ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.
— Хену, — отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.
— А сколько тебе лет?
— Двенадцатый, а потом пойдет тринадцатый.
— Ого, как торопится расти, — рассмеялся жрец, — это пока, до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?
— Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, — печально отвечала Хену.
— А отец? — Девочка молчала; за нее ответил дед.
— Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Просописа, и продали в рабство в Троиду.
— В Троиду! О, далеко это, далеко, на дальнем севере, — проговорил старый жрец. — Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза знал, и Гекубу… А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! [7]