Мануэль де Педролу
Замурованное поколение
I
Фотографии лежали под грудой бумаг, растрепанных тетрадей и разных других вещей. Я всю жизнь терпеть не мог беспорядка, в чем бы он ни проявлялся, возможно потому, что врачебная практика часто предоставляла мне случай убедиться в том, что беспорядок — всегда проявление болезни; но со склонностью к беспорядку у моего сына приходилось мириться. Да этот беспорядок и был чисто внешним, свойственным молодости, и можно было надеяться, что сын со временем понемногу избавится от своего недостатка, хотя бы в наиболее неприятных его проявлениях.
Но здесь было нечто совсем иное. Такой беспорядок заставлял думать о серьезном внутреннем разладе, а возможно, и о психической неуравновешенности, об изменении личности, о нарушении душевного равновесия. Конечно, я знаю, что некоторая неразбериха, некоторый внутренний разлад неизбежны даже для самых здоровых людей, ведь совсем не просто сохранить устойчивое равновесие между нашими страстными желаниями и стремлениями других людей, между нашими мечтами и действительностью.
Но эти фотографии указывали на такой глубокий разлад с самим собой, на такой душевный беспорядок, что я испугался. Кто знает, быть может, они никогда бы и не попались мне на глаза, если бы у меня не кончились чернила в то время, как я делал кое-какие записи по поводу бильгарциоза — болезни, которую прежде не наблюдал и которая у нас не встречается; именно ею, по-видимому, страдал один египтянин, недавно побывавший у меня на приеме. Я поискал карандаш, не нашел его и удостоверился еще раз, что шариковая ручка пишет плохо, возможно потому, что я слишком долго ею не пользовался. Тогда мне пришло в голову, что в комнате у Алехо должна же быть какая-нибудь ручка.
Сперва, коснувшись тонкого картона, я подумал, что это обложка тетради, но, перевернув, понял, что ошибся. Алехо всегда очень увлекался фотографией, и мне бы не пришло в голову рассматривать снимки, если бы только я не сдвинул лежавшие сверху бумаги и не увидел на первой фотографии девушку, снятую в весьма странной позе.
Как я убедился, на всех остальных фотографиях, кроме одной, была тоже снята какая-то девушка. Я предположил, что та же самая, хотя твердо не был уверен. Пораженный, я унес фотографии к себе в кабинет, чтобы разглядеть их повнимательнее. Дома в это время никого не было: Бернардина и Эмма пошли в гости по случаю дня рождения. Алехо не имел обыкновения приходить домой раньше ужина, а что касается прислуги, то она стащила какую-то ерунду и нам ничего иного не оставалось, как распрощаться с нею два дня назад.
Головы у девушки не было ни на одной фотографии: на четырех из них тщательно изучалась нижняя половина ее тела, на остальных трех — ее декольте. Я сразу же понял — и это меня больше всего взволновало, — что фотографии — непристойные: они относились к тому сорту, что возбуждают воображение, однако последний снимок заставил меня забыть об этом. Никакой девушки на нем не было.
Фотографию сделали в комнате, справа видна была часть неприбранной кровати. Объектив запечатлел мужчину, лежащего на полу, на ковре, сдвинувшемся, конечно, при его падении: руки раскинуты, ноги беспомощно поджаты. Все, казалось, указывало на то, что снят труп.
Машинально, надеясь найти какие-нибудь пояснения, я перевернул фотографию. И в самом деле, там были пояснения, написанные карандашом, почерк Алехо. Правда, только дата, проставленная в верхнем левом углу, но дата столь точная, что она включала даже час: половина второго. Вероятно, половина второго ночи: позади мужчины, на тумбочке, горела лампа.
Я растерялся. Посмотрел снова на фотографию, восхищаясь мастерством сына, потому что изображение получилось четким и все детали отчетливо видны, хотя делали ее вроде бы без вспышки.
Голова склонилась к правому плечу, и виден четкий профиль, заостренные черты лица. Рот полуприкрыт распахнувшимся воротником халата, но зато хорошо просматривается щека, несколько впалая, и надбровная дуга, очень выдающаяся, как и скулы, и часть выпуклого черепа, волосы на котором росли отнюдь не в изобилии.
Приглядевшись, я понял, что знаю этого человека, во всяком случае видел его; это было одно из тех лиц, которые мы видим довольно часто, но никогда их не запоминаем, возможно, этот человек был одним из тех, чьи портреты постоянно появляются в газетах…
Сердце у меня екнуло. Я еще не был вполне уверен в своем предположении, потому что если это он, то я его видел всегда хорошо одетым, принимающим участие в той или иной церемонии, просто в обстановке более или менее торжественной, на людях, обычно со слабой улыбкой на жестких губах. Но главное заключалось в том, что как раз дней пять или шесть назад он был убит у себя дома.