— А ты, значит, распахиваешь с широтой?
— В том-то и дело! Я, видимо, тоже осторожный. Про таких, как мы с тобой, и говорят: муж и жена — одна сатана!
— Аристов, что ты несешь? Про таких, как мы, говорят: два сапога — пара!
— Все равно — пара. Значит, двое похожих… Говоришь, замком заскрежетал? Может, просто проверял: закрыто или нет? — Он подвигал ручкой двери. — Такой был звук?
— Не знаю. Я сразу же побежала тебе звонить.
— Умничка. А то я, кажется, все причины для прихода к тебе исчерпал. Уже думал: может, сантехником прикинуться?
— Электромонтером! — прыскает Евгения.
С приходом Аристова ей сразу стало спокойно, так что она расслабилась и привычно грубит ему…
— Ты перед приходом мента чем занималась? — спрашивает он.
— Ничем. Собиралась идти чистить зубы и в постель.
— Вот и продолжай делать то же самое. Я тебе не мешаю. Сквозь журчание воды ей слышится далекий звонок, но Евгения не обращает на него внимания. Мало ли кому могут звонить в этом многоэтажном улье?
А когда она выходит из ванной, Аристова в квартире не обнаруживает. Чувство глубокого разочарования охватывает ее: ушел, даже не простился! И дверь не закрыл. Конечно, разве не она сама постоянно твердила ему, что семья должна быть на первом месте? Но что это за голоса в коридоре? Она осторожно выглядывает на лестничную клетку. Аристов разговаривает о чем-то с мужем Кристины. Евгения облегченно вздыхает и идет стелить постель.
Теплое чувство к Толяну опять пробивается через рогатки, надолбы и танковые рвы, которые она понастроила, чтобы не пустить его в свою душу. Но разве можно сдержать стихию?.. Она надевает свою лучшую ночную сорочку — воздушную и кружевную — и ложится в постель с книгой в руке.
— А мне можно почистить зубы? — наконец заглядывает в комнату Толян.
С губ Евгении готово сорваться: «А кто тебя здесь оставляет?» — но она благоразумно сдерживается.
— Твоя щетка — красная.
— Понял!
Несколько минут спустя он заходит и садится на край кровати.
— Знаешь, я как раз уходил из дома, когда ты позвонила.
— Куда?
— Пока к другу. А дальше — я не думал.
— Хочешь сказать, ты уходил насовсем?
— Насовсем… Мне нужно с тобой поговорить.
Его тон настораживает Евгению, заставляя сердце болезненно сжаться. Сейчас он скажет, что не любит ее и между ними все кончено! Но разве не она сама этого хотела?
— Почему-то мы никогда не успеваем сказать друг другу все, что хотим…
— Может, потому, что слова для нас — не главное?
— Это так, — соглашается он, — но наша с тобой психика после всевозможных жизненных потрясений не совсем здорова. Мы чересчур впечатлительны, чересчур мнительны и боимся доверять самим себе.
— Я тоже всегда от этого мучаюсь, — грустно кивает Евгения.
— Вот видишь! А слово, сказанное наспех, на бегу, может неверно и истолковываться.
— Для серьезного разговора мне, пожалуй, тоже лучше встать.
— Нет, ты лежи, а я буду сидеть. Если я подвинусь хоть чуточку поближе, то опять не успею сказать тебе всего.
— Давай поговорим. — Евгения садится и кладет подушку под спину. — Расстояние между нами осталось то же, но разговаривать мы сможем на одном уровне!
Аристов невольно скользит взглядом по кокетливому вырезу ночнушки, а Евгения будто невзначай прикрывается одеялом.
— Ты обиделась на меня тогда, помнишь, когда я сдуру начал говорить, что не дам Нине развода.
— После того, что между нами было, я восприняла это как оскорбление.
— Прости! — Он на секунду подносит ее пальцы к своим губам. — Тогда ты меня не дослушала, я вовсе не это хотел сказать. Точнее, не только это… Я не оправдываюсь, а только хочу объяснить. Двадцать лет я прожил с женщиной, которая добросовестно старалась быть мне хорошей женой. А я, неблагодарный, все хотел от нее чего-то другого, чего она так и не смогла понять! Нина — хороший человек, но однолюб. Она так и не смогла полюбить меня, а семья без любви — это союз двух ремесленников. У них есть свои обязанности, свое место в жизни друг друга, но и только. Человека, который не хочет этого понять, супруга может просто возненавидеть! Я сам во всем виноват. Не мог понять, что сердцу не прикажешь! Я ждал благодарности, ведь с моей стороны женитьба на ней была жертвой! Так я думал, как будто люди — шахматные фигуры, которые можно расставлять на доске по собственному усмотрению!
Он потер переносицу, вздохнул и произнес:
— А тут еще вернулся Роман. Мне казалось, он не стоит и мизинца на моей ноге, а Нина бросилась ему навстречу, забыв о подлости по отношению к ней. Я точно знаю, у него просто разгорелись глаза. Он сам, с женой и двумя дочерьми, до сих пор живет в коммуналке, а тут — полная чаша, взрослый сын и женщина, которая его обожествляет. Отдать все, чего я добился своим горбом, в руки негодяя и женщины, не помнящей добра? Во мне боролись два человека: один — крестьянин, который не хотел отдавать нажитого в чужие руки, а другой — человек, перед которым открывалась другая жизнь. Надо было просто решиться и бросить все. Начать жизнь сначала! Там — риск, тревога, беспокойство, здесь — привычный уют, налаженный быт… Все мы бываем трусливыми.
— Так кто же из этих двух людей все-таки победил? — спрашивает Евгения.
— Победил второй, — отвечает Толян. — Я рассказываю тебе все, чтобы ты знала, как я сражался с самим собой. Начинать жизнь сначала — разве это не здорово?