Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.
— Жень, опять ты не закрыла дверь!
Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
— Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
— Жека, у тебя ничего не случилось?
— Юля умерла, — глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
— Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
— Зачем ей углы? — в недоумении перестает плакать Евгения.
— Нечем было упереться, вот её и раздавили.
— Откуда ты знаешь, что её раздавили? — продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова — он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать…
— Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили…
— Он сам прыгнул.
— Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
— Напридумывал! — бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. — На рисунок посмотрел и сразу все понял!
Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.
— Успокоилась? — насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
— Ты вообще зачем пришел? — сварливо спрашивает она. — Книгу принес?
— Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла… А признайся, разве тебе не хреново?
— Какой ты грубый, Аристов! — подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. — Что тебе от меня надо?
— Ничего не надо! — злится он. — Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!
И плюхается в кресло напротив.
— Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
— Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких… Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине…
— Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки… И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
— Нет, — растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы — действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!
— Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
— Скотина ты, Аристов!
— Скотина, — соглашается он и тяжело вздыхает. — Я — как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.
Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.
— А жизнь проходит! — с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.
— Только не плачь, пожалуйста! — просит он. — Ты рвёшь мне сердце.
А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!
— Поцелуй меня, Толя! — тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?
Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее…
Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго — кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?
До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась её погасить.
Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в её душе переворот. Всё заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит она тоже смертна — сегодня живёт, а завтра может не быть? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в сою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?
Кто эти зловредные другие? Никто теперь на неё не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она — сама себе хозяйка! Вот только Аристов… Смотрит на неё своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой — серо-зелёный, но сравнение ей нравится. Наверное, потому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха… В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишины ему не хватает. Скорее, наоборот: именно тишина и настораживает. Это означает: жди неприятностей!
— Ты дверь закрыл или оставил открытой? — как бы между прочим спрашивает она.
— Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!
— Что ты имеешь в виду?
Холодность её тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с нею расслабляться!
— Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись, — фыр! — и иголки наружу!
Ну, вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще, чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда ещё она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!
— Хочешь кофе? — вежливо спрашивает она — пора и вспомнить про обязанности хозяйки!
— Канэшна хачу! — обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.
Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.
— Сюда принести или пойдем в кухню?
— В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.
— Ничего не бойся, я выдержу! — самоуверенно обещает она.
— Выдержишь?
— Одной левой!
Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и млела от желания? А он вдруг шагает к ней, берет за плечо и, неуловимым движением делая подсечку, бросает на диван. Одной рукой держит её, а другой преспокойно начинает раздевать.
— Выдержишь?
— Что ты делаешь? — придушенным голосом возмущается она, не в силах освободиться.
— Хочу наказать самоуверенную девчонку!
— Пусти, я больше не буду! — пугается она.
— Почему ты уверена, что все зависит только от тебя? Что лишь ты сильная и мужественная — держишь ситуацию под контролем? А я? Каких усилий это стоит мне?
— А кто тебя заставляет ко мне приходить?! — со слезами в голосе кричит она.
— Любовь заставляет! — тоже кричит он.
Отпускает Евгению и утыкается лицом в её волосы. Так они лежат, без слов, пока она не отодвигает Толяна от себя и, застегнувшись, встает с дивана.
— Так и будем причитать?
Аристов вскакивает.
— Блин, хозяин жизни! Быть рядом с любимой женщиной — и то не может!
Он опять берет в руки рисунок.
— Может, и мне, как этому парню?
С каким удовольствием влепила бы Евгения плюху по этой растерянной физиономии. Такой, действительно, блин, крутой, а в самом главном деле разобраться не может!
Она выхватывает у него набросок, чтобы разорвать его, и он лишь в последний момент успевает остановить её руку.
— Я пошутил. Подари мне этот рисунок, пожалуйста!
— Подарю, если ты сейчас же уйдешь!
Он покорно кивает, вызывая у неё прилив ярости.