— Сергей, ты из дома звонишь? Маша спит?
— Спит. И глаза я ей закрыл, чтобы не отсвечивали! Думала, я шучу. Даже не испугалась. Я всё ждал, может, одумается? А она порхала бабочкой! Только бабочки, как известно, долго не живут. Думала, об меня можно ноги вытирать! Об Сергея Зубенко! Дура-Машка, жила бы себе, горя не знала! Это ты виновата! Глядя на тебя, и она свободы захотела! Свободной женщине одна дорога — в бордель!
Так ничего от Сергея и не добившись, она опускает трубку на рычаг.
Ночной звонок перебравшего Зубенко лишает её сна. Тщетно пробарахтавшись до трёх ночи, она лезет в домашнюю аптечку — Аркадий за своим здоровьем следил: если какое-то время он не мог заснуть, выпивал снотворное.
— Ничто так не разрушает организм, — учил он Евгению, — как отсутствие нормального сна.
С помощью снотворного она засыпает, но вряд ли её сон можно назвать нормальным — это скорее ночной кошмар, в котором за нею то-то бежит, а она с трудом переставляет ставшие ватными ноги, кто-то хватает её, душит, и Евгения просыпается в холодном поту с бешено бьющимся сердцем.
И утром она всё ещё ходит под впечатлением от звонка Зубенко. Но не удивляется. Маша же предупредила, что он на Евгению злится. Пока он просто шутит, с этаким могильным холодком, вполне в его вкусе. Сергей первый принёс в их компанию стишки из чёрного юмора, потом их стали называть страшилками. Теперь он знает их великое множество и цитирует по поводу и без, с особым смаком, наблюдая реакцию собеседника. Евгения помнит лишь одно из его репертуара:
— Боты диэлектрические! — хохотал Сергей, — как и положено электрику! А вы говорите, для чего такие страшилки! Эта, например, готовое пособие по технике безопасности!
Чтоб его дождь намочил, этого Сергея! Можно подумать, ей больше думать не о чем, коме, как о нём! Евгения звонит матери:
— Ну, как ты там?
— Полегчало маленько.
— Кто консервирует, стоя под кондиционером? — сердится Евгения. — Ты как ребёнок!
— Да, знаешь, как-то увлеклась, — виновато оправдывается мать.
— Никита всё ещё спит?
— Что ты, ему же на факультативные занятия. Зубы чистит. Ты вечером заедешь?
— Непременно.
— Тогда и поговорите. А сейчас пусть позавтракает спокойно. А то вечно тянет кота за хвост! Зато, когда остаётся пять минут, он начинает носиться, как угорелый…
— Весь в мамочку!
— Можешь не иронизировать, это так и есть. Только учти, женщина совсем другое. Кто знает, может, ему придётся идти в армию…
— Не накаркай!
— С таким отношением к учёбе, он может и пролететь мимо института…
— Мам, не ворчи сегодня, ладно?
— А что сегодня за день?
— Ты лучше спроси, что была за ночь? Позвонил мне перед сном пьяный Зубенко, наговорил всякой гадости, я из-за него вместо нормального сна, какие-то ужастики смотрела.
— Странный он человек, — соглашается Вера Александровна. — А тебе ещё рано на сон жаловаться. С моё поживи, да в школе поработай!
— Боюсь, что у меня уже не получится. Привет Никите. Знаешь, мам, меня всё время мучает чувство вины: будто я ему чего-то недодала. А сейчас и вовсе тебе на шею сбагрила…
— Мне не трудно, — медленно говорит мать и тревожно спрашивает: — Никак, ты хочешь у меня Никиту забрать?
— Что значит, забрать? Мама, он же не игрушка.
— Вот именно! — с сердцем говорит Вера Александровна. — Он разве у меня плохо присмотрен? Всегда в чистом, всегда готовлю свеженькое. А тебе, между прочим, о своём будущем надо подумать, жизнь свою устраивать. Вот и пользуйся, пока мать жива-здорова!
И этот рефрен звучит в речах матери всё чаще — её пугает мысль опять остаться одной в доме. Недаром с появлением внука она ожила, будто получила новый заряд энергии. Опять стала заниматься с учениками, следить за собой… Вот и выбирай, что лучше: способствовать душевному спокойствию матери, всё больше отдаляясь от сына или…
"Тут вам не Америка!" — неизвестно кому говорит она и идёт собираться на работу.
А на работе — сегодня она трудится в собственном кабинете — её наконец достаёт всё утро подстерегавшая тревога. Она решает позвонить Маше на работу. Что там у неё случилось? Неужели опять с фонарём ходит?
— Позовите, пожалуйста, Марию Зубенко! — просит она, набрав номер её служебного телефона.
— Простите, а кто её спрашивает?
— Подруга. Моя фамилия Лопухина.
— Видите ли, с Машей случилось несчастье, — женщина на другом конце провода собиралась было что-то сказать: но на неё, очевидно, цыкнули, и она торопливо договаривает: — Звоните Зубенко домой. Подробности мне неизвестны.
Не успевает она опустить в недоумении трубку на рычаг — что такое случилось с Машей, о чём нельзя сказать по телефону? — как ей звонит Лена Ткаченко.
Евгения всем друзьям дала номер своего служебного телефона, но сегодня Лена звонит впервые.
— Женя? Ты уже знаешь, что случилось с Машей? Нет? Какая беда! Ох, какая беда!
Господи, все как сговорились! Что же случилось с Машей?!
— Маша застрелилась.
Кто-то будто щёлкает выключателем в мозгу Евгении. Она слышит, как Лена что-то говорит, но её слов не воспринимает. Значит, ночной звонок не был просто лепетом пьяного Зубенко? Значит, действительно Машу он застрелил?
— …Он так рыдал! Страшно было слушать… И ещё, Женя, я знаю, что Маша тебя очень любила, но Сергей… Он просил тебя завтра на похороны не приходить!
Последнюю фразу она слышит вполне отчётливо: конечно, ему неприятно будет видеть человека, которому он в шоке проговорился. Евгения хочет сказать, что несчастный, рыдающий Сергей и есть убийца, но слова застревают в горле. Она лишь слышит в трубку, как Лена плачет и повторяет:
— Какая беда! Какая беда!
А Евгения понимает, что в эту минуту она потеряла ещё одних друзей Лену и Павла Ткаченко. Что поразило Лену больше: смерть Маши или слёзы Сергея, но, согласившись передать его — просьбу или предостережение? — она как бы для себя сделала выбор: я — на стороне Сергея. Она не может знать о его ночном звонке, и не узнает, но отсвет его злодеяния на неё ляжет…
— Спасибо, Лена, — сухо говорит она, — но на похороны я всё равно приду, даже если вам этого не хочется!
Она слышит, как Лена испуганно замолкает, а потом сбивчиво начинает объяснять, что она не виновата, что ей самой не по нутру было это поручение!
— И, тем не менее, ты его выполнила. Поздравляю!
Она кладёт трубку, не переставая удивляться про себя, как в неожиданных ситуациях проявляются характеры людей, казалось бы, давно знакомых.
— Маши больше нет, — говорит вслух Евгения. — Маша умерла.
Но слова эти на душу не ложатся. Она их произносит, но не чувствует, как будто речь идёт о ком-то другом, постороннем.
Евгения выходит из-за стола и как сомнамбула бредёт по коридору к бывшему кабинету заместителя президента фирмы — там теперь сидит Надежда. В отличие от Евгении, работы у неё не только не убавилось, прибавилось вдвое против прежнего. Она взялась за должников, которые многие месяцы не выплачивали "Евростройсервису" деньги за объекты, порой давно действующие по прямому их назначению: ресторан, гостиницы, магазин…
— Все вы сидите на моей шее! — гордится Надя.
Против правды ничего не попишешь. Несмотря на отсутствие Валентина Дмитриевича, сотрудникам фирмы зарплата не только не задерживается, но на днях выплачена крупная премия!
Евгения надеется, что Надя всё же не настолько упивается осознанием собственного высокого профессионализма, чтобы не уделить внимания подруге.
— Маша умерла! — выпаливает она с порога.
Надя, которая оформление документов никому не доверяет, и в этот момент самозабвенно бухает по клавишам пишущей машинки, застывает с поднятой рукой.