В конце коридора была небольшая двойная камера. Надзиратель открыл дверь второй клетки, втолкнул меня, запер дверь и ушел, что-то раздраженно бормоча. Я, без сомнения, была плохим заключенным. Он бы предпочел мужчину с несколькими монетами в кармане, который заплатил бы ему за еду и, возможно, стакан вина.
В камере не было ничего, кроме табурета, грязного матраса и ведра. Я села на табурет, стараясь ни о чем не думать, но отчаяние охватило меня. Как Юлин справится одна в миссии? Помнит ли она все мои наставления? Что она будет делать, когда лекарство мисс Протори закончится? Может пройти несколько дней, прежде чем мандарин пожелает рассмотреть мое дело. Конечно, меня признают виновной. И выпорют. Или еще хуже…
Я вздрогнула. Мандарин может приговорить меня к отсечению кисти. В нашей деревне жил старик, который лишился руки таким образом. Паника охватила меня, снова вызывая приступ тошноты. Если все так обернется, как смогу я справляться со всеми делами? Я и раньше не знала, что делать. А без руки мне будет в десять раз тяжелее.
Чей-то голос неуклюже произнес несколько китайских слов. Я подняла голову и увидела человека, стоящего у решетки, разделяющей наши камеры. Узкий луч света падал из маленького оконца, расположенного под потолком, на лицо незнакомца. От потрясения сердце чуть не выпрыгнуло из моей груди. Я с ним никогда не встречалась, но, несмотря на двухдневную щетину, я его узнала. Это было лицо, которое Терри Фогон несколькими штрихами нарисовал головешкой на стене миссии. Это был тот самый опасный человек, против которого он меня предостерегал.
Он был на дюйм или два выше мистера Фогона и чуть тоньше. У него были черные вьющиеся волосы. Выражение лица отличалось от портрета, потому что он не улыбался. Но ошибки не было: те же глаза, узкий подбородок, те же скулы. На нем была теплая овечья куртка и узкие брюки для верховой езды, заправленные в кожаные сапоги.
Я встала и подошла к решетке, сняла шляпу и произнесла дрожащим голосом:
— Добрый день, сэр.
Он был удивлен, и, казалось, приятно удивлен, потому что глаза сразу засмеялись и уголок рта приподнялся в полуулыбке, и на мгновение он стал полностью похож на свой портрет.
— Господи! Девушка!.. Англичанка! — воскликнул он. У него был низкий ленивый голос. — Какого черта ты здесь делаешь? Зачем ты надела это дурацкое платье?
— Я всегда так хожу, сэр. Я здесь живу. Я хочу сказать, я живу в деревне, недалеко отсюда. — Я почувствовала, что краснею. — Я здесь в тюрьме, потому что хотела украсть золотую брошь, а мастер поймал меня.
Он усмехнулся.
— Не повезло. Хотя я бы не сказал, что ты похожа на девушку, которая привыкла к украшениям.
— Нет, сэр. Я украла не для того, чтобы носить эту брошь, сэр.
— Нет? — глаза смеялись надо мной, голос — тоже. — Тогда для чего? Расскажи свою историю.
Я смутилась:
— Что вы имеете в виду, сэр? Какую историю?
— Что я имею в виду? Зачем ты украла брошь?
— Ах, потому что мне нужно кормить детей в миссии, а у нас не осталось ни еды, ни денег. «Гильдия» наказала меня за то, что я просила милостыню, они поколотили меня. Мне ничего другого не оставалось, как воровать.
Он просунул руку между прутьями. Я оцепенела и не могла пошевелиться. Он прикоснулся к моему подбородку, но совсем не грубо, и повернул голову так, чтобы свет падал мне на лицо. Я медленно, про себя, сосчитала до тридцати, пока он меня изучал. После первого потрясения я пришла в себя, осмелела и смогла посмотреть ему в глаза.
Наконец он весело сказал:
— Я могу отличить мошенника с первого взгляда. Ты не такая. Примите мои извинения, мэм! — Так странно слышать, что старший, да еще мужчина, приносит тебе свои извинения, да еще называет тебя «мадам». От смущения я лишь смогла кивнуть в ответ. Он отпустил меня и сказал: — От тебя я впервые за долгое время услышал английскую речь, прямо — бальзам на душу. Придвинь табурет поближе и поговори со мной. Не возражаешь?
— Нет, конечно нет, сэр! Но я не очень сильна в искусстве беседы. Так мисс Протори говорит.
— Не думаю, что мисс Протори — кто бы она ни была — назвала бы меня искушенным в таком тонком деле, — серьезно сказал он. — Так что, мы подходящая парочка. — Он придвинул свой табурет к решетке, я сделала то же самое, и мы сели рядом в сгущающихся сумерках. Все мне казалось ненастоящим, и я хотела, чтобы все так и оставалось, потому что это, похожее на сон, ощущение было не таким страшным, как реальность.
— Нам следует представиться друг другу, — сказал он. — Николас Гордон, искусен во многих ремеслах, надолго нигде не задерживаюсь.
— Люси Коуэл из миссии в Лин Кайфер.
— Здравствуйте, мисс Коуэл.
— Здравствуйте, мистер Гордон.
Мы вежливо пожали друг другу руки через прутья решетки, и я спросила:
— Какую тему желаете выбрать для разговора, сэр?
— Дайте подумать. — Он задумчиво потер подбородок. — Может быть, начнем с вас, Люси? Могу я называть тебя Люси?
— О, да… конечно. Пожалуйста.
— Благодарю. Отлично. Расскажи мне о себе, Люси, и о мисс Протори, и о миссии.
Совсем просто! Я боялась, что он начнет обсуждать со мной пьесы Вильяма Шекспира или книги мисс Остин. Я начала рассказывать ему о себе, стараясь быть краткой, но он перебивал меня, задавая вопросы, и мы проговорили почти час. Когда мы, наконец, замолчали, он подпер рукой подбородок и просидел так, не говоря ни слова, уставившись в каменный пол, довольно долго. Мне было жаль, что он молчит, потому что в тишине я снова вспомнила Юлин и девочек, и бедную мисс Протори, и что меня ожидает.
Я решилась:
— Надеюсь, с моей стороны не будет большой бестактностью спросить вас, мистер Гордон, за что вас посадили в тюрьму?
— Хм? — Он был где-то далеко. — А-а-а… я приехал в Китай, чтобы кое-что отыскать, и вот, пытаясь это кое-что отыскать, я совершил грубую ошибку. Мандарин Хуанг Кунг серьезно оскорблен. Не надо принимать это близко к сердцу. — Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, но сумерки были уже такие густые, что мы могли лишь улавливать смутные очертания друг друга. — Твоя мисс Протори умирает. Дети скоро начнут голодать. А ты — здесь, в тюрьме. Что же теперь будет?
— Я надеюсь, мое дело решится завтра и меня высекут плетьми. Но… — я слышала, как мой голос предательски задрожал, как я ни старалась говорить спокойно, — но мне страшно, потому что мне могут отрубить руку.
Глава 12
Даже в полутьме я увидела, как в его глазах вспыхнул огонь, который испугал меня. Глаза больше не смеялись, теперь это были глаза дьявола, который до поры до времени прятался за веселым смехом. По спине у меня пробежали мурашки, и мне показалось, что мои волосы встали дыбом. Мистер Фогон сказал, что этот человек опасен. Теперь я этому верила. Даже за каменными стенами и железными прутьями он был опасен. Он излучал опасность.
Когда он заговорил, голос его был тих и спокоен:
— У тебя есть здесь друзья? Есть кто-нибудь, кто может помочь?
— Доктор Каниган, но он не может помочь. У него нет денег. Он «вылетел в трубу». Он так сказал.
— Допустим, у него есть деньги. Что тогда?
— Ну… он смог бы пойти к ювелиру и заплатить ему за брошь вдвое больше, чтобы ювелир сказал, что произошла ошибка и что он хочет забрать свое обвинение. Нужно заплатить чиновнику, чтобы он уничтожил свои бумаги, и надзирателю, чтобы тот забыл, что видел меня. Ах, да. Еще полицейский. Больше, вроде бы, никого.
Мистер Гордон, похоже, расслабился.
— Так вот как здесь дела делаются? Подкуп?!
— О, да, сэр. Кроме миссии. Мисс Протори считает, что нельзя жертвовать своей репутацией. Но у нас все равно нет денег, чтобы давать взятки.
— Сколько нужно твоему другу, доктору Канигану, чтобы вытащить тебя отсюда?
Я на минуту задумалась.
— Мне кажется, три соверена нужно дать ювелиру, один — полицейскому, один — чиновнику и полсоверена — надзирателю. — Я закрыла глаза, почувствовав вдруг, что силы покинули меня. Какой смысл говорить об этом, словно есть хоть какая-то надежда, что у кого-то найдется такая огромная сумма, чтобы спасти меня?