— Еще далеко? — поинтересовался он.
— Не более четверти часа. — Очередной порыв ветра опять едва не сорвал с нее шляпку, и Элиза одной рукой схватилась за ее поля, а второй попыталась поплотнее запахнуть пальто. При этом она едва не оступилась, но принц уверенной рукой придержал ее за талию.
— Осторожнее.
Уже второй раз он положил руку ей на талию, и от его прикосновения по телу Элизы пробежала дрожь. Еще никогда она так остро не реагировала на обычное прикосновение, как в этот день.
Разумеется, он тут же убрал руку, а когда она повернулась к нему и встретилась взглядом с его прекрасными зелеными глазами, ей показалось, что цвет их стал глубже и темнее. Она заметила, что у него квадратный подбородок, а пухлые губы имеют цвет темной розы. У нее промелькнула мысль: «А каково запечатлеть на этих губах поцелуй? Каковы эти губы на вкус?» Затем ей захотелось узнать, насколько страстно эти губы могут прильнуть к ее губам. Или к нежной коже ее шеи. Ее рук. К горлу. Ко всем остальным участкам тела. Как ниже, так и выше.
Ей следовало отвернуться, пока воображение не завело ее слишком далеко и ей не пришлось снять пальто, поскольку не хватало воздуха.
Дальше они шагали молча, и тишина никого из них не смущала. Когда достигли площади Гросвенор-сквер и Верхней Брук-стрит, Элиза указала на № 22.
— Леди Каролина Хок проживает здесь.
Принц молча взглянул на большой особняк.
— Как долго вы там пробудете?
— Приблизительно час, быть может, больше. Если пожелаете, я могу послать вам весточку об исходе встречи с одним из ваших людей.
— Я подожду.
— Вас может кто-то увидеть, — заметила она. — К тому же на улице становится холодно.
— У меня есть экипаж. И никто на меня даже не оглянулся, пока мы шли сюда. — Он снял шляпу, взъерошил волосы, затем вновь надел ее. — Вынужден с вами согласиться: ощущаешь себя абсолютно свободным, когда стоишь посреди такого города, как Лондон, без конной стражи и звуков фанфар.
Что за странные фантазии! Она постоянно находилась в самом центре Лондона без всяких фанфар. Просто удивительно, что кто-то может мечтать о подобном.
— Как пожелаете, — ответила Элиза, мимолетно улыбнулась и взошла по ступеням к двери Каролины.
Она ощущала на себе его взгляд, пока ждала, когда ей откроют дверь. Или, вернее сказать, она чувствовала, как его взгляд прожигает у нее в спине дыры — прямо насквозь — и выходит с другой стороны ее тела. Она рискнула оглянуться.
Принц стоял на том самом месте, не сводя с нее глаз. Он едва заметно улыбнулся, как будто не знал наверняка, стоит ли вообще улыбаться.
По телу Элизы опять пробежала дрожь. Она отвернулась. Ей действительно необходимо было выпить чаю или еще чего покрепче, чтобы унять эту предательскую дрожь.
Дверь открыл Гаррет, дворецкий Хока.
— Мисс Триклбэнк, — поклонился он.
— Элиза! — За спиной у дворецкого маячила Каролина, расплываясь в улыбке. Она выглянула из-за Гаррета, схватила Элизу за руку и втянула в дом. — Входи же скорее, — прошептала она, украдкой взглянув на Гаррета. — Она уже здесь! И ни словом не обмолвилась! Только «здравствуйте»! Как же мы сумеем ее разговорить?
Элиза спокойно сняла шляпку, плащ и передала их Гаррету.
— Пошли на нее посмотрим, да?
Элиза под руку с Каролиной вошли в зеленый салон, чтобы поближе познакомиться с мисс Хит, в то время как все ее мысли занимала пара зеленых глаз.
Глава 12
Некая пылкая супруга в отсутствие своего мужа приняла недавно гостей из числа приближенных ее величества. Нам пока не удалось выяснить, были ли на ней обе перчатки, когда она приветствовала гостей, или же только одна. Подробность эта любопытна многим, однако поговаривают, что означенная женщина просто не привыкла обращаться с перчатками, к тому же не пользуется дорогой лайкой, дабы держать связь со своими партнерами по всем известному заговору.
Достопочтенные дамы! Всего одна капелька лимонного сока в уголок глаза — и ваши зрачки расширятся настолько, что станут подобны «глазам лани», кои сделались так популярны благодаря очаровательной герцогине Инвернесской.
Прошел час.
Себастьян нетерпеливо расхаживал по улице, подвергая сомнению все то, что знал о себе. Мисс Триклбэнк — Элиза — оказалась права на его счет: он, кажется, действительно сошел с ума. Он так долго бродил по парку, что какой-то старик прогнал его, закричав, что этот парк не для бродяг, а только для жителей окрестных домов.
Он поговорит с Эгием о более приемлемой одежде.
Принц беспокойно ходил по периметру сада, ожидая новостей от дочери банкира, которая наверняка ничего не знала.
Что ж, он сам виноват, что послушал Элизу. Женщину, которая живет в захламленном доме в той части Лондона, которая не поддается описанию. Она ничего не выяснит — как она может выяснить? Да и что вообще может знать дочь банкира? Тогда почему он так вцепился в эти крохи сведений, возможно имеющих отношение к последней ночи в жизни Матуса?
И почему так получилось, что в ту ночь Элиза обратила на его секретаря больше внимания, чем он сам? Неужели чувство вины заставляет его вести себя подобно глупцу и гоняться за призрачными подсказками? Или, быть может, всему виной его бессилие, неспособность что-либо сделать самостоятельно? Но Себастьян точно знал, как ему должно поступить, чтобы, по крайней мере, создать видимость, будто он отомстил за смерть Матуса. Он не мог вернуться в Хеленамар, не зная, что сказать вдове Марибеле. Он мог представить себе, какой это сокрушительный удар для Марибелы. Себастьян был уверен, что у семьи Рейно был счастливый брак, скрепленный любовью. Казалось, они искренне наслаждались компанией друг друга. Будь Себастьян простым смертным, он и сам мечтал бы о таком браке.
Как же Марибеле будет не хватать Матуса! Как же ему самому не хватает его друга!
Но, с другой стороны, чувства, распирающие его изнутри, имели иную природу, природу, которую он еще не мог понять или объяснить, но которая заставляла его с безумным видом расхаживать по улице.
Никогда прежде он не испытывал столь глубоких чувств. Ощущение было таким неожиданным и исключительным, что он не понимал, что с ним делать и как от него избавиться. Он даже не знал, хочет ли вообще избавиться от этого чувства. Что бы это ни было, складывалось впечатление, что оно поглощало все разумные мысли.
По крайней мере, самому себе он мог признаться, что высоко ценит Элизу Триклбэнк. Первоначальное презрение сменилось удивлением, а потом благодарностью за ту неожиданную роль, которую она играла в этом мире. Пока они шагали по улице, ему хотелось прикоснуться к ней, заглянуть в ее серые глаза и увидеть, как они блестят. И ему было плевать на то, что она, похоже, не испытывала к нему должного уважения, да и, говоря откровенно, он вообще не вызывал у нее симпатии. И это интриговало его еще больше.
Но, кружа по площади, Себастьян вдруг осознал, что ему очень хочется, чтобы она была о нем хорошего мнения. А еще он хотел, чтобы она испытывала к нему уважение. Но самое ужасное заключалось в том, что он не знал, как это уважение завоевать. Ему никогда не приходилось завоевывать уважение других, никогда не хотелось произвести на кого-то впечатление. Ему всегда доводилось делать только одно — дышать, а остальные и так хлопотали вокруг него.
И эта абсурдная идея начала малу-помалу занимать его мысли. Он гадал, почему Элиза так задерживается? Мысли о его уважении к ней и причинах, по которым он хотел заслужить такое же с уважение с ее стороны, поглотили его настолько, что Себастьян уже не мог покинуть сады Гросвенора, даже если бы и захотел. Он решил во что бы то ни стало завоевать расположение этой молодой женщины.
Ожидание оказалось утомительным. Он не стал садиться в карету, ибо всячески избегал своих стражей. Они ждали: один — прислонившись спиной к стене в переулке, а второй — к одной из лошадей.