— А у меня сегодня был очень интересный денек. Ко мне вернулось то злополучное торговое соглашение.
— Правда? — рассеянно произнесла Элиза, рассматривая конверт. Он был запечатан сургучом, но оттиск не был ей знаком. Она сломала печать.
— Думается мне, что с пошлинами не так-то легко разобраться, но в данном случае дело очевидное. Я так и объяснил их поверенному. Эта пошлина носит, несомненно, запретительный характер. Правда, по своей сути все пошлины таковы, разница лишь в том, в какой мере.
Элиза развернула письмо. «Любовь и верность. С.». Кровь тут же отлила от ее лица.
— А ты как думаешь? — спросил отец.
— Что? Ах да, конечно, — ответила она. — Так ты сказал, стаканчик виски?
— Да, будь добра, моя милая. Я не ожидал, что придется заниматься этим делом. Ведь несколько дней назад уже было предварительное слушание, и мистер Фринк тогда посоветовал передать его кому-нибудь другому, кто лучше знаком с вопросом.
Элиза быстро налила виски в стаканчик и вставила его отцу в руку, а сама села в кресло рядом, взяла записку и провела пальцем по строчкам. «Любовь и верность». Значит, он все-таки прислал ей письмецо, а она, подавленная горькими раздумьями, даже не заметила этого. Когда же пришло письмо? И что, собственно, означала эта записка? Последнее «прости»?
Вошел Бен с поленьями для камина.
— Бен, сегодня приносили почту?
— Сегодня почты не было, мисс, — ответил Бен, окинув стол взглядом. — Это все лежит здесь уже… сколько?.. два, а то и все три дня. — Он опустился на одно колено и стал сгружать принесенные поленья.
А она сама, подумала Элиза, бродила вокруг и ничего не замечала, словно неживая.
Внезапно в комнату влетела Поппи с большой стопкой книг в руках и положила их на полку рядом с другой такой же стопкой.
— Вы припозднились сегодня, ваша честь! — сказала она с улыбкой. Потом взяла теплую шаль и заботливо обернула ею плечи судьи. Кот, играя, пытался ухватить шаль за краешек.
— Мы с ребятами выпили по кружечке пива, — сообщил судья, который был в отличном настроении. — У нас был повод порадоваться.
— Правда? — отреагировала Поппи и, наклонившись, поймала кота и прижала ее к себе.
«Любовь и верность». Что же, он просит ее сохранять ему верность? Нет, ей понадобится разузнать об этой записке побольше. Элиза снова и снова вглядывалась в записку, в аккуратно выведенные Себастьяном слова. Несомненно, королевский почерк.
Пока отец излагал Бену и Поппи свои взгляды на торговые пошлины или бог знает на что еще, Элиза испытала приступ внезапного страха. Ей показалось, что она вроде бы должна была что-то знать и благодаря этому полностью понять смысл записки. И что-то сделать. Надо ли ей было что-то сделать? Когда в ее мысли вторгся стук в дверь, она подскочила на месте, как и оба пса.
— Я посмотрю, кто пришел, — поспешно сказала она, чтобы опередить Поппи и Бена. Но едва она ступила за порог гостиной, прозвенел голосок Холлис:
— Это я, мои родные!
Элиза, зажав в руке письмо, вышла в коридор.
— Что это ты на меня так смотришь? — спросила Холлис, снимая пальто и шляпку и пристраивая их на вешалку.
— Я надеялась, что пришел кто-то другой.
— Ну извини! Тогда тебе приятно будет узнать, что кто-то другой действительно пришел.
— Кто же?
— Вот уж не знаю. Там на крыльце мистер Фринк с каким-то джентльменом.
Холлис посмотрела на себя в зеркало и чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда раздался новый стук в дверь.
— Боже правый, снова эти собаки! — возопила она.
— Джек! Джон! — позвала псов Элиза.
Оба терьера рванулись было к двери, но устремились назад, в гостиную, повинуясь указующему персту хозяйки. Холлис отворила дверь.
— О, еще раз добрый вечер вам, мистер Фринк!
— Здравствуйте, миссис Ханикатт.
Позади Фринка Элиза разглядела еще двух джентльменов. Англичан. Те поторопились приподнять шляпы в знак приветствия.
— Прошу извинить нас за вторжение. Судья дома?
— А разве не вы привезли его? — удивилась Холлис.
— Сегодня не получилось, — ответил мистер Фринк. — Меня задержали неотложные дела.
— Он дома, — сказала Элиза, жестом приглашая Фринка войти. Два незнакомых джентльмена вошли вслед за ним, вежливо раскланявшись с дамами. Из гостиной снова донесся заливистый лай обоих псов.
— Лучше идемте со мной, — предложила Холлис, — пока они на вас не набросились. — Она махнула мужчинам рукой и вошла в гостиную. — Назад, Джек, ради всего святого! Папочка, к тебе посетители. Приехал мистер Фринк!
Джентльмены оставили входную дверь открытой, и Элиза закрыла ее, прежде чем присоединиться к остальным. Уже на пороге она заметила людей, толпившихся на тротуаре. Тогда она широко распахнула дверь, и ее сердце, замершее наглухо в последние дни, вдруг резко подпрыгнуло к самому горлу. Среди этих людей стоял Себастьян!
Он был в полной парадной форме: широкая орденская лента пересекала грудь, заколотая каким-то орденом с изображением герба. Вся грудь увешана множеством медалей. Наряд дополняли цилиндр и военного образца шинель — похоже, он собирался на какой-то бал. Или в оперу. Этот наряд смутил Элизу: что может делать здесь принц, одетый как на парад?
Она моргнула, почти ожидая, что видение после этого исчезнет. Нет, не исчезло. Себастьян стоял все там же, глядя на нее со смешанным чувством отчаяния и радости. Элиза пока не понимала, что, собственно, происходит, но в животе у нее уже закружились в бешеном танце бабочки.
— Я не… Что-то случилось?
— Ты получила мое письмо? — спросил принц, выступая из толпы.
— Всего несколько минут назад, — пробормотала Элиза, сообразив, что все еще судорожно сжимает это письмо в руках.
— Найдется ли здесь такое место, где мы могли бы поговорить? — И он приблизился к ней еще на шаг.
Элиза окинула взглядом улицу. Повсюду в окнах сиял свет. Вечером большинство жителей уже сидели в своих домах и многие из них, несомненно, приникли к окнам, привлеченные шумом и необычным скоплением карет и людей. Вот одно из неудобств, которые возникают, если живешь на площади.
— У моего отца посетители.
— Знаю. — Он сделал еще шаг к ней.
«Наверное, — подумала Элиза, — он видел, как они подъехали».
— Мы можем поговорить на площади, — предложила она и указала рукой на лужайку, поросшую травой.
— Где только пожелаешь. — И принц протянул ей руку.
Элиза сознавала, как сейчас выглядит — так, словно она много дней безнадежно тонула в жалости к самой себе. Ну да, так оно и было. Она поправила выбившийся из прически локон и сошла по лестнице на тротуар. Она не взяла Себастьяна за руку и не оперлась на нее: ей невыносимо было дотрагиваться до него, поэтому она просто скрестила руки на груди.
Себастьян не стал возражать и заложил руки за спину. Он молча провел ее сквозь собравшуюся толпу зевак, удивленно глазевшую на них. Они перешли улицу и оказались в скверике.
Там он медленно повернулся к ней лицом, почесал в затылке, сделал глубокий вдох и сказал:
— Элиза, мне… мне нужно кое-что сказать тебе.
Все переживания и тревоги, вся горечь прошедших дней обрушились на нее, и она почувствовала, что не вынесет объяснений.
— Ради всего святого, Себастьян, не делай все еще хуже, чем уже есть, пожалуйста. Я все понимаю. Тебе не нужно было так далеко тащиться, чтобы объяснять мне снова.
Она видела, что ему необходимо объясниться, но боялась, что не переживет этого.
— Ты…
— Само собой. — Элиза махнула рукой. Она вдруг поняла, что вся дрожит. Когда он оказался так близко от нее, чувства взяли верх над рассудком. — Неужели ты и впрямь полагал, будто я питаю ненужные иллюзии? Не считаешь же ты меня настолько глупой, а?
Себастьян ничего на это не ответил.
— Я просто хотела видеть тебя, чтобы проститься по-человечески, Себастьян. Только и всего. Проститься, поблагодарить тебя, хотя это и может показаться странным. Ты, должно быть, и сам не осознаешь, как много значит для меня твоя дружба. Значила. И я хотела тебе сказать… Да нет, все должно быть не так. Я думала, что хотя бы одета буду прилично. Но все равно… я хотела сказать тебе, что прежде чем твой корабль уйдет от причала… — Она на мгновение задохнулась от волнения. — Я тоже люблю тебя. — Она снова с трудом перевела дух. — Любила, — шепотом печально поправила она себя.