Воображение девушки рисовало серебристые ленты рек и зеркала глубоких озер, непроходимые таежные леса и бушующие гневом морские волны, далекий северный берег и одинокую заснеженную гору. А дальше засыпанную снегом тропу, уводящую в темный подгорный проход. Где-то там спрятан легендарный Источник Эфира. Спрятан среди бесконечного холода и вечной мерзлоты и дожидается избранного, того, кто наделен силой подчинить себе его бесконечное могущество.
На глаза навернулись слезы. Какие бы надежды не таило ее сердце, разум понимал: Отмыкатель — недосягаем.
Из распахнутого окна тянуло прохладой весны. Южный ветер врывался ароматами молодой листвы, лаская лицо и руки, и норовил забраться под наглухо застегнутое платье. С улицы летели тихие голоса монахинь, гулявших по саду. Журчал фонтан. Заливались пением птицы.
Дверь в келью распахнулась и на пороге обрисовалась фигура сестры Агафьи, пожилой, седой женщины, замотанной в монашеское одеяние с головы до ног.
— Вот, ты где, — Агафья обнаружила послушницу на подоконнике. — Плачешь?
— Что вы, сестра, — София, смахивая слезы, сползла на пол и оправила длинное строгое платье, опавшее серой волной. Рукопись осталась лежать у распахнутого окна.
— Ладно, — женщина качнула головой. — София, лапушка, сходи к ручью, принеси воды. Сестра Милла печет к обеду пироги.
— Да, я мигом.
Подхватив бочку, послушница загремела по каменным плитам маленькими железными колесиками, на которые та была посажена. По обе стороны белой дорожки расстилались сады и девушка, глотнув свежести, вышла за ворота монастыря. Она была самой юной обитательницей, потому таскать воду по два, а то и три раза на дню и в летний зной, и в зимнюю стужу приходилось исключительно ей. Послушница привыкла и не роптала, смирившись со всеми тяготами, что выпали на ее долю, после изгнания (а по-другому не назовешь) из Дворца и семьи.
Лесная тропинка в блестящих листьях подорожника тянулась на триста шагов к крутому косогору, поросшему густым вечнозеленым ельником, за которым и протекал неглубокий, но скорый на течение ручей. Впереди раскинулась большая и цветущая поляна. По кромке березового леса текла звонкая лента без названия. Весна в этом году радовала солнечными днями. Природа проснулась рано. По дороге к берегу, девушке попалась пара шмелей, жужжащих над наливавшимися зеленью земляничными островками. Мелькнуло несколько пестрых бабочек. В близких зарослях щебетали лесные птицы.
Соня поприветствовала ласточек, обжившихся гнездовьем на необхватной березе, переломленной в стволе улыбкой. Все здесь было ей привычно и знакомо.
Ручей оказался холодным, и кожу обожгло. Послушница поморщилась, но умылась, а после стала черпать воду медным ковшом. Когда бочка была наполнена до краев, девушка заметила на соседней поляне россыпи звездных ландышей, набиравших цвет.
Вдруг земля задрожала: с запада в облаке пыли несся темный клин всадников. Звенело железо, бряцали стремена, ржали кони. С каждой минутой опасный грохот нарастал.
В пол-лиге от ручья пролегала обводная дорога, но ей давно уже не пользовались. Девушка удивилась — кому пришло в голову ехать в Ипати, тратя на путь лишние три часа, если от приграничного городка Соловцы лежал Ипативский Тракт, приводивший путников в столицу за час с небольшим.
Конный отряд приближался. Из-за взмывшего в небо облака пыли послушница не сразу разглядела мчавшихся, как ветер наездников. Все, что заметила — во главе отряда ехал статный темноволосый воин, залитый сверкающим доспехом, на котором красовался герб княжеского Дома. Он был без шлема и без оружия. Слева ехал крепкий, посеребренный сединой мужчина. Справа летели герольды — знаменосцы с вьющимися над головами серебристыми знаменами. А позади — мчалось не меньше полтора десятка воинов: все в доспехах и шлемах, с копьями в руках.
Железный лес струистого серебра ненадолго отвлек внимание Софии. А когда девушка разглядела на стяге огромного серебристого волка и руну «Л ю та», обозначавшую принадлежность к Дому Серебряного Волка, бежать было поздно — всадники ее заметили.
Уроженцы Лейда ехали по аргской земле беспечными, необремененными страхами победителями и владыками княжества (точнее губернии, которую лейдцы считали частью собственного государства). Они никого и ничего не страшились, считая себя хозяевами этих плодородных срединных земель, а местных снисходительно называли срединцами.