И вот теперь я поселилась в Нью-Йорке.
Я много размышляла о взрывах, кровопролитии и гибели людей на Ближнем Востоке. Я видела в нью-йоркском небе тысячи и тысячи душ, безвинно загубленных одиннадцатого сентября. В Китае моя книга все еще была под запретом… Японская экономика по-прежнему находилась в кризисе… Мне отчаянно хотелось получить хотя бы краткую передышку, небольшой отдых, чтобы, как писал Дилан Томас, «предаться живительной силе, питающей растение от корней до цветка». Хотелось распахнуть душу и сознание, подчинившись магической силе лунного света, приливов и отливов, тайным чарам, тысячелетней мудрости и человеку, который знал меня наизусть, привлекал и любил меня.
Настал день, когда Мудзу взял меня с собой в Гарлем, в знаменитую церковь на Риверсайд-драйв{52}.
Совсем недавно он на добровольных началах стал вести там воскресные занятия по целебной медитации с десятком девочек, которые в раннем детстве подверглись сексуальному насилию со стороны отца или брата.
Я как мышка притаилась в последнем ряду, наблюдая за Мудзу. Его лицо освещала знакомая теплая улыбка. Он говорил тихо, приглушенным голосом и изредка шутил, чтобы скромно одетые девочки, в глазах которых гнездилась недетская печаль, хоть немного раскрепостились и преодолели робость.
Рассказав им об особенностях «медитации в улыбке», он попросил всех встать.
— Сначала постарайтесь расслабить все тело, — сказал он. — Вот так. Смотрите…
Он безвольно уронил руки вдоль тела, потом потряс ими, опуская и поднимая, сводя и разводя плечи, сгибая и разгибая ноги, опустив подбородок на грудь и высунув язык.
Меня разбирал смех. В такой позе, с высунутым языком, большой и высокий Мудзу был необычайно похож на огромного игрушечного медведя.
— Вот так, — продолжал он, — постарайтесь полностью расслабиться, избавьтесь от груза забот. Представьте, что стали невесомыми. Не беда, если со стороны это будет выглядеть немножко смешно.
Несколько девочек смущенно заморгали и прыснули от смеха.
— Люди очень часто умничают тогда, когда можно подурачиться, и наоборот — ведут себя глупо как раз тогда, когда нужно проявить ум и сообразительность, — Мудзу широко улыбнулся и предложил: — Ну, теперь давайте-ка попробуем все вместе!
Еще целых два часа небольшая стайка ребятишек сидела на полу. В церкви было тихо, и лишь изредка под высокими сводами, украшенными скульптурами удивительной красоты, гулким эхом отдавался ласковый и спокойный голос Мудзу.
— А теперь, — говорил он, — посмотрите на свое сердце и улыбнитесь ему. Запомните это ощущение, сохраните его, донесите до дома и расслабьтесь…
Время пролетело быстро; незаметно для себя и я, и девочки научились улыбаться. И, что самое главное, эта улыбка была не только сокращением лицевых мышц. Она шла из глубины сердца, из самого естества, исцеляя легкие, печень, желудок, почки и матку, обновляя каждую клеточку тела. Преисполненная сострадания и всепрощения, спокойная и уверенная улыбка…
По окончании медитации мы все открыли глаза, и окружающий мир заиграл новыми яркими красками.
Я потянулась и обошла церковь, любуясь чудными, написанными маслом ликами и витражами. Здесь было удивительно красиво. В торжественной тишине мне чудилось, что звуки органа и голоса певчих взмывают под высокие своды и оттуда ниспадают на всех присутствующих и на тяжелые плиты пола; пронизанные солнцем пылинки безмятежно кружились в воздухе…
Держась за руки, мы с Мудзу медленно вышли из церкви.
— Куда теперь? — спросила я.
— А куда бы тебе хотелось? — поинтересовался он в ответ.
— Даже не знаю. Я ведь здесь всего полгода, а ты живешь в Нью-Йорке уже двадцать лет. Что ты предлагаешь?
На мгновенье он задумался:
— Давай заглянем к «Барни»{53}. Это как раз по пути домой. Можем что-нибудь присмотреть. Увидишь, что сейчас модно.