— Я слышала, будто, чтобы беспрерывно есть в течение трех дней и трех ночей, некоторые принимают слабительное, а некоторые специально заражаются цепнем, — заметил Мудзу.
— Это еще что!.. — воскликнула Сиэр. — Примерно сто лет тому назад, когда в одном из ресторанов в Гуанчжоу{109} приготовили полное маньчжурско-ханьское пиршество, в рулет закатывали живых многоножек и маленьких крысят. Знаете, эти люди из Гуанчжоу готовы слопать что угодно!
— Меня сейчас стошнит, — сказала я, вскочила и побежала в туалет.
Когда я вернулась к столику, Сиэр уже распорядилась, чтобы для меня заварили чай «Черный дракон». Она обеспокоенно взглянула на меня:
— Что с тобой? Это из-за еды? Но ведь у тебя всегда отменный аппетит!
— Не говори ерунды! Мне неловко. Все, что мне нужно, — это чашка хорошего чая!
Тем вечером мы обошли еще несколько увеселительных заведений. Мудзу ни на минуту не выключал видеокамеру. Любые события и впечатления служили для него источником энергии и мудрости. Если проходил день, а Мудзу не становился духовно богаче, значит, он считал, что день прожит зря. Он с удовольствием присоединялся к танцующим. Приветливо махал мне рукой, извивался и раскачивался всем телом, и широко улыбался, как подросток.
Сиэр стояла рядом со мной, пила текилу и курила.
— А он славный! — громко воскликнула она, стараясь перекричать музыку.
— Знаю! — прокричала я в ответ.
— И кого ты выберешь? Ника или его? — все так же громогласно поинтересовалась Сиэр.
Я удивленно посмотрела на нее и пожала плечами, а затем наклонилась к самому ее уху и сказала:
— Разве я вправе выбирать? Провидение решит, дорогуша! Мне остается лишь улыбаться и молиться!
— Знаешь что? Если бы выбирала я, то оставила бы обоих! — Сиэр от души расхохоталась, высоко задрав подбородок и откинув голову назад. В отличие от Чжуши, Сиэр никогда не прикрывала рот рукой во время смеха.
— За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, — тихо произнесла я, но этого она, конечно, уже не, услышала.
На следующий день — последний день пребывания Мудзу в Шанхае — мы прошлись по хорошим ресторанам, зашли в несколько самых дорогих магазинов и даже посетили музей. К вечеру, изрядно уставшие от ходьбы, мы заглянули в массажный салон на улице Фусин, туда, где мы когда-то побывали вместе с Сиэр сразу после моего возвращения в Шанхай. По словам Сиэр, тот пятнадцатилетний массажист уволился, и никто не знал, что с ним стало.
— Это лучший в Шанхае салон, где делают массаж стоп, — объяснила я Мудзу.
— Отлично, — весьма довольный, Мудзу уселся на обитую плюшем софу. В то же мгновение появились две девушки, подали нам чаю. Затем они принесли тазы с китайским травяным, отваром, и мы погрузили натруженные стопы в горячую воду.
— Как приятно! — расслабленно вздохнул Мудзу. — Наверное, стоит перебраться в Шанхай.
Я закрыла глаза и попыталась представить нашу совместную жизнь в Шанхае: собака, пара золотых рыбок, четыре-пять комнатных растений. Его кабинет внизу, мой — наверху; из уютно урчащей стиральной машины доносится слабый запах свежего белья; у нас служанка, которая отлично готовит, и добродушный шофер с колючей бородой, который по утрам отвозит Мудзу на работу, а во второй половине дня меня — в кафе, салон красоты или книжный магазин. Вечерами мы бы смотрели видеофильмы или играли в маджонг с Сиэр и Чжушей. И однажды утром проснулись бы и поняли, что наступила старость, что наши отношения превратились в легенду, которую люди передают из уст в уста…
…Я очнулась от грез, услышав негромкий храп. Открыла глаза и увидела, что Мудзу задремал на софе, а молодая массажистка все еще старательно растирает ему стопы.
Вечером он упаковал чемоданы, которые разобрал всего два дня назад. Я помогала ему собираться, принесла сухое белье и носки из стиральной машины. Мы деловито перемещались из комнаты в комнату, стараясь не забыть ни одной мелочи и при этом не думать о неминуемой разлуке.
По телевизору в гостиной показывали «Касабланку»{110}. Проходя мимо, я мельком взглянула на экран. Сцена прощания в аэропорту. Хамфри Богарт{111} как раз говорит Ингрид Бергман{112}: «Мы оба знаем, что твое место рядом с Виктором. Ты часть его дела, которое помогает ему жить. Если самолет взлетит, а тебя не будет на борту, ты пожалеешь об этом. Может, не сегодня, не завтра, но очень скоро. И будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь». А Бергман спрашивает у него: «Но как же мы?» И Богарт отвечает: «У нас навсегда останутся воспоминания о Париже».