Прежде чем продолжить, должен сказать, что Друг никогда не поражал меня какой-то своей особенностью или редкими качествами, он был просто очень хорошим псом – всегда радовался, когда я приходил с работы, и любил класть голову мне на колени, когда я смотрел телевизор. Но он не был каким-нибудь Джимом-Чудо-Псом – Друг не умел считать, или водить автомобиль, или творить еще какие-либо чудеса, о которых иногда читаешь в статьях про собак, обладающих «особыми» способностями. Еще Друг любил омлеты и выходил со мной на пробежку, если не шел дождь и я не убегал слишком далеко. Во всех отношениях я приобрел именно то, что хотел: пса, застолбившего местечко в моем сердце своей верностью и радостью, которую он доставлял. Он никогда не просил ничего взамен – разве что пару ласковых шлепков да уголок кровати, чтобы спать там, когда холодало.
Это случилось в ясный солнечный день. Я надел тренировочный костюм и кроссовки и проделал несколько разминочных упражнений. Друг наблюдал за мной из кресла, но, когда я собрался выйти на улицу, соскочил на пол и направился со мной к двери. Я открыл ее, и он выглянул, проверяя погоду.
– Хочешь со мной?
Если он не хотел, то проделывал свою обычную процедуру – падал на пол и не двигался до моего возвращения. Но на этот раз он завилял хвостом и вышел вместе со мной. Я был рад его компании.
Мы побежали вниз к парку. Друг любил бегать со мной, футах в двух поодаль. Когда он был щенком, я пару раз спотыкался об него, так как он имел обыкновение путаться под ногами, ничуть не сомневаясь, что я всегда внимательно слежу за ним. Но я из тех бегунов, кто на бегу видит все, кроме того, что прямо под ногами. В результате у нас случилось несколько грандиозных столкновений, вызвавших бешеное тявканье, после чего он стал осторожнее относиться к моим навигационным способностям.
Мы пересекли Гарольд-роуд и пробежали через Обер-парк по направлению к железной дороге. Добравшись дотуда, мы пробежали мили полторы вдоль полотна до станции, а потом не спеша повернули обратно к дому.
Друг так хорошо знал дорогу, что мог себе позволить делать по пути остановки – чтобы отдохнуть, а заодно обследовать новые интересные отметины и запахи, появившиеся с нашей последней прогулки в этих местах.
То и дело проходил поезд, но его было слышно издалека, и вполне хватало времени отойти в сторону, освобождая ему дорогу. Я любил, когда мимо проходил поезд, любил слышать, как он громыхает позади и обгоняет тебя, пока ты ускоряешь темп, чтобы посмотреть, как долго сможешь тягаться с машиной. Некоторые машинисты узнавали нас и приветствовали при обгоне пронзительным гудком. Мне это нравилось, и Другу, наверное, тоже, потому что он всегда останавливался и пару раз лаял – просто чтобы они знали, кто здесь главный.
В то утро мы были на полпути к станции, когда я услышал приближающийся поезд. Как всегда, я оглянулся, ища Друга. Он весело бежал в нескольких футах от меня, свесив розовый язык.
Когда грохот поезда приблизился, я увидел, что в паре сотен футов впереди нас автомобиль переезжает полотно. Ну и болван этот водитель – ведь поезд так близко! Что за спешка? Когда я подумал об этом, поезд был уже совсем близко слева. Я взглянул направо еще раз проверить, где Друг, но его не было. Я крутил головой и так, и эдак, но не увидел его нигде поблизости. В полной панике я заметался и обнаружил его между рельсов – пес обнюхивал какого-то мертвого зверька, и все его внимание было сосредоточено на этом.
– Друг! Сюда!
Он завилял хвостом, но не поднял головы. Я бросился к нему, окликая снова и снова.
– Друг! Брось это, Друг!
Тон моего голоса наконец достучался до его сознания, и, когда поезд был уже всего в пятнадцати-двадцати футах и уже включил тормоза, пес оглянулся.
Я бежал изо всех сил, из-под кроссовок летели камни.
– Друг, прочь!
Он не знал этих слов, но по тону решил, что сейчас будет страшная трепка. И сделал самое худшее из всего возможного – втянул голову в свои маленькие плечики и стал ждать, когда я доберусь до него.
Поезд был уже рядом. За мгновение до прыжка я понял, что выбор у меня один, но я его сделал еще до того, как двинулся. Бросившись к моему Другу, я изогнулся и попытался схватить его и одновременно откатиться с пути поезда. И мне это почти удалось. Почти удалось – если не считать моей ноги, которая, когда я прыгнул, вытянулась сзади, и ее начисто отрезало огромными колесами.
2
В больнице я познакомился с Язенкой. Язенкой Чирич. Никто не мог как следует выговорить «я-ЗЕН-ка», и потому люди долго звали ее Джаз.
Ей было семь лет, и бо́льшую часть своей жизни она провела подключенной то к одному, то к другому зловещему аппарату, помогавшему ей в долгой безнадежной борьбе с ее непослушным телом. Ее кожа была цвета белой свечки в темной комнате, губы фиолетовые, цвета какой-то иностранной валюты. Болезнь сделала девочку серьезной, в то время как юность поддерживала в ней жизнерадостность и надежду.