Ласковое обращение, произнесенное с такой нежностью, заставило Кэролайн запаниковать, и она торопливо крикнула:
— Аделина! Аделина!
— Да, синьора?
— Зайди на минуту. Я хочу, чтобы ты помогла мне застегнуть «молнию».
— Конечно, синьора.
Дверная ручка начала поворачиваться, но Доменико опередил ее.
— Все в порядке, Аделина. Я сам помогу синьоре. Можешь сказать тете, что мы спустимся через несколько минут.
— Да, синьор Доменико. — И Аделина мягко направилась к комнате своей хозяйки.
— А теперь, — Доменико приподнял голову Кэролайн за подбородок и заглянул ей в глаза, — объясни мне, пожалуйста, как произошло такое чудо, что ты сама меня поцеловала?
Он вновь коснулся рукой щеки, словно не веря себе, и на его губах заиграла довольная улыбка. Как могла Кэролайн развеять его подозрения? Отвернувшись и смертельно побледнев, она произнесла:
— Я всегда так благодарю моих поклонников, когда они дарят мне драгоценности. Я их обожаю. Бриллианты — лучшие друзья девушек. Когда возлюбленный уходит, бриллианты остаются как утешение.
Кэролайн не могла поверить, что этот резкий, язвительный голос принадлежит ей. Ее охватила сильная слабость в ожидании негодующего ответа, который должен был последовать за ее словами.
Доменико стал уже мягче относиться к ней, и Кэролайн надеялась, что он изменит свое первое мнение о ней. Но теперь! Что он должен чувствовать? Она не смела взглянуть на него, потому что знала: то, что она увидит, превратит ее сердце в камень.
Когда Доменико наконец заговорил, оправдались ее самые худшие опасения. Он не приблизился к ней и даже не повысил голоса.
— Маленькая мерзавка!
Кэролайн дернулась, как от удара, и против воли взглянула на него. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, небрежно привалившись к дверному косяку. Даже загар не скрывал его бледности, но на лице не было отвращения, только равнодушие. И лишь глаза выдавали правду. Они были ледяными, тусклыми и полными боли. Казалось, в них никогда и не было той лукавой искорки и насмешливого блеска, которые так полюбила Кэролайн.
Она инстинктивно шагнула к Доменико. В тот миг Кэролайн была готова признаться ему, что никогда не знала других мужчин, что единственное украшение у нее — эта брошь, которая дорога ей не из-за своей стоимости, а потому, что была подарком от него. Но не успела Кэролайн заговорить, как услышала:
— Наверное, тебе будет приятно узнать, но ты почти заставила меня поверить, что я ошибался на твой счет. — В голосе Доменико не было гнева, но сурово сжатые губы и горечь в глазах, которую он тщетно пытался скрыть, говорили об обратном. — Когда я приехал в Англию искать тебя, то, должен признаться, рассчитывал встретить авантюристку и вести себя с ней соответственно. Однако, увидев тебя, совершил большую глупость, потому что усомнился в своей правоте, и ты против воли стала меня привлекать. В Париже я удостоверился, что ты не из тех, кто только берет все от мужчин и что по каким-то своим причинам ты намеренно пыталась создать у меня обратное впечатление. Я даже устыдился того, как вел себя в ту ночь, — признался он с горьким смехом, — так что на следующее утро даже не мог посмотреть тебе в глаза. Но теперь, — Доменико шагнул к Кэролайн и с силой схватил ее за плечи, так что она чуть не закричала от боли, — здесь, в Риме, я узнал твою истинную суть. Женщина без чести, продажная, дешевая, готовая вцепиться в любого мужчину, который попадет в ее ловушку, привлеченный лживой простотой и наивностью. И достаточно глупая, чтобы решить, что достойна оказаться в этой семье, где с ней, как с почетной гостьей, будет обращаться женщина, на тень которой она недостойна наступать!
Доменико не скрывал гнева и не щадил Кэролайн. Он ни разу не повысил голоса, но горькие слова, которыми хлестал ее, были сильны и без того. Она не пыталась ответить или оправдаться. Смирившись с судьбой, Кэролайн покорно принимала удары. Разве не к этому она стремилась? Разве не пыталась настроить его против себя? Она не сомневалась, что теперь ей это удалось. Ей больше не надо бояться, что внимание Доменико станет слишком настойчивым или что она не устоит против его обаяния. Он презирал ее.
Кэролайн стояла прямо в своем роскошном вечернем платье с воротником, обрамляющим лицо, которое было столь же белым, как и сам наряд, и покорно принимала его слова. Ее спокойствие разозлило Доменико, и его пальцы с такой силой впились ей в плечи, что она не выдержала и вскрикнула от боли. Он чуть разжал пальцы, но не отпустил ее.
— Скажи мне одну вещь! — Лицо Доменико, казалось, было высечено из гранита.