– С кем?
– С Дугласом.
– С Дугласом ван Тьювером? – спросила я в изумлении.
Она утвердительно кивнула головой, а я с трудом подавила восклицание.
– Говорила я вам, что он вернется ко мне, – со смехом добавила она.
– Вы хотите сказать, что он был у вас?
Я не могла скрыть своего интереса, но в этом, собственно, не было особенной надобности. Тщеславие Клэр было польщено, и она охотно поделилась со мной своим успехом.
– Нет, пока еще не был. Но он придет. Я встретилась с ним у Джека Тэйлора на званом ужине.
– А он знал, что вы будете там?
– Нет. Но, когда он меня увидел, он больше не отходил от меня.
Наступила пауза. Я молчала, боясь выдать себя чем-нибудь. Но Клэр не собиралась мучить меня любопытством.
– Не думаю, чтобы он был счастлив с ней, – заметила она.
– Почему вы так думаете?
– О, я заметила кое-что. Ведь я хорошо знаю его. Он и не пробовал уверять меня, что счастлив.
– Быть может, он просто не хотел говорить об этом с вами.
– О, нет, не потому. Он не стесняется со мной.
– Но мне кажется, что говорить о своей жене при подобных обстоятельствах не совсем удобно, – засмеялась я.
Клэр тоже рассмеялась.
– Слышали бы вы, что Джек рассказывал о своей половине! Она находится сейчас в Пальм-Биче.
– Лучше бы ей было вернуться домой, – заметила я.
– Джек рассказывал, в какой строгости она держит его. Стоит только какой-нибудь женщине взглянуть на него, чтобы она тотчас же закатила ему дикую сцену. Он говорит, что брак этот сущий ад. А Реджи Чаннинг заявил, что семейная жизнь не что иное, как пара стоптанных ночных туфель, к которым вы давно привыкли. На это Джек рассмеялся и сказал: «Вы находитесь в той стадии, когда мужьям кажется, что они разрешают проблему брака, изменяя своим женам».
Я молчала. Клэр на несколько минут погрузилась в размышления. Затем она повторила:
– Он не сказал мне, что он счастлив. Когда мы прощались, я задержала его руку и спросила: «Ну, Дуглас, как же ты живешь?»
– А он что? – спросила я.
Но она не хотела больше говорить. Я подождала еще минутку.
– Клэр, оставьте вы его, – заговорила я. – Не разбивайте их счастья.
– А чего ради? – спросила она враждебным тоном.
– Ведь она не сделала вам ничего дурного. – Я знала, что поступаю глупо, но все же не могла удержаться и не сказать этого.
– Разве она не отняла его у меня? – Глаза Клэр вдруг загорелись ненавистью, часто встречающейся у таких отверженных. – А зачем она женила его на себе? Почему она миссис ван Тьювер, а не я? Потому что отец ее был богат, потому что у нее были положение и власть, в то время как мне приходилось пробиваться в жизни собственными силами? Так, что ли?
Я не могла отрицать, что в этом есть доля правды.
Но ведь теперь они женаты, – сказала я, – и он любит ее.
– Меня он тоже любит. И я до сих пор люблю его, несмотря на то что он так дурно поступил со мной. Он единственный человек, которого я любила по-настоящему. Что же вы думаете, что я запрячусь в нору, пока она будет сорить его деньгами и строить из себя принцессу? Извините…
Я молчала. Попытаться разве еще раз «потолочь воду?» Побранить Клэр, сказать ей, пожалуй, как дурнеет и грубеет ее лицо, отражая такие чувства? Не напомнить ли ей, какую благородную и великодушную особу она старалась изобразить из себя в день нашей первой встречи? Я могла попробовать повлиять на нее, но что-то удержало меня. В конце концов все зависело только от Дугласа ван Тьювера.
Я встала.
– Ну, мне пора. Но я буду наведываться к вам, чтобы узнать, как подвигаются ваши дела.
Она вдруг напустила на себя важность.
– Я, может быть, не захочу рассказывать вам об этом.
– Что же, – равнодушно ответила я, – дело ваше. Но об этом я ничуть не беспокоилась. Клэр нуждалась в человеке, которому она могла бы поверять все свои огорчения или восторги, смотря по обстоятельствам.
С Сильвией я увиделась два дня спустя и извинилась перед ней. Я сказала ей, что встретила приятельницу с Запада, которая уезжала часа через два обратно.
Я убедилась, что семя не заглохло. Со времени нашего последнего свидания она только и делала, что отговаривала своего мужа от костюмированного бала, который он задумал. Она решительно отказалась быть хозяйкой на этом празднестве.
– В одном он, разумеется, прав, – заметила она. – Мы не можем оставаться в Нью-Йорке, не устроив какого-нибудь пышного приема. Все ждут от нас этого. Мы могли бы привести в свое оправдание только одно объяснение, но его-то Дуглас и не хочет приводить.
– Я испортила вам жизнь, Сильвия, – сказала я.
– Не вы одна тут виноваты. Все это назревало во мне, как нарыв, а вы сыграли лишь роль припарки.
У Сильвии было четверо младших братьев и сестер, поэтому у нее, естественно, возникали в голове такие домашние сравнения.
– Нарывы в области головы, – заметила я, – часто обезображивают человека.
Наступила пауза.
– Как обстоит дело с вашим биллем о детском труде? – спросила она вдруг.
– Все благополучно.
– Но я прочла в газетах письмо, в котором сообщалось, что он передан в подкомиссию и что это лишь уловка, чтобы задержать его до следующей сессии.
Я не могла ничего возразить ей. До этой минуты я надеялась, что она не видела этого письма.
– Как вы думаете, – сказала она, – если бы я выступила теперь, удалось бы мне чем-нибудь помочь вам?
Я снова промолчала.
– Если бы я набралась мужества и произнесла речь на митинге и разоблачила бы этот маневр, удалось бы мне добиться цели?
– Мне кажется, что да, – ответила я. Она долго молчала, опустив голову.
– Детям придется подождать, – сказала она наконец как бы про себя.
– Дорогая моя, – ответила я (что я могла ответить ей другое?), – дети уже привыкли ждать.
– Мне противно идти на попятный, – воскликнула она. – Я не хочу, чтобы вы говорили, что я трусиха.
– Я не стану говорить этого, Сильвия.
– Я знаю, что вы слишком добры, чтобы сказать так, но ведь это же правда.
Я постаралась успокоить ее. Но кислоты, которыми я обычно пользовалась, были рассчитаны на более толстую кожу. Они прожгли ее до самых костей и остановить их действие было уже невозможно.
– Вы должны понять, – сказала она, – насколько я считаю серьезным то, что жена выступает против мужа. Мне с детства внушали, что это самая ужасная вещь, которую может совершить женщина.
Сильвия остановилась, и, когда она заговорила снова, лицо ее выражало глубокое страдание.
– Вот к какому решению я пришла. Если я сделаю теперь что-нибудь носящее публичный характер, то муж мой окончательно отшатнется от меня. С другой стороны, если я пережду немного, то мне, может быть, удастся найти выход из этого положения. Мне нужно заняться своим образованием, и я надеюсь попутно перевоспитать и его. Если мне удастся заставить его почитать что-нибудь, хотя бы несколько страниц в день, я смогу постепенно изменить его точку зрения и приучить его относиться терпимее к моим собственным убеждениям. Во всяком случае, я должна попытаться. Я уверена, что это единственный разумный, хороший и справедливый способ выйти из создавшегося положения.
– А как же вы поступите относительно бала?
– Я увезу мужа подальше от этого шума и суеты, одеваний и переодеваний, от бесконечных встреч и пустой болтовни.
– А он согласен?
– Да. Собственно говоря, он сам и предложил мне это. Он думает, что книги, которые я читала, и знакомство с миссис Эллисон и миссис Фросингэм выбили меня из колеи. Он надеется, что вдали от них я успокоюсь и снова обрету здравый смысл. У нас есть теперь хороший предлог. Мне нужно позаботиться о своем здоровье.
Она запнулась и отвела глаза. Я увидела, как краска медленной волной залила ее щеки. Этот румянец напоминал очаровательные тона ранней зари, которыми всегда так восхищались поэты.
– Через четыре или пять месяцев… – и она снова запнулась.
Я ласково положила свою большую руку на ее маленькую ручку.
– У меня тоже было трое детей, – сказала я.
– Таким образом, – продолжала она, – это покажется вполне естественным. Некоторые из наших знакомых знают об этом, а остальные догадаются сами. Никаких разговоров не будет, я хочу сказать, таких разговоров, какие пошли бы, если бы распространился слух, что миссис ван Тьювер из сочувствия к социалистическим идеям отказалась тратить деньги мужа.