Лариса Кондрашова
ЗАМУЖНЯЯ НЕВЕСТА
Глава первая
— Софи, вы меня слышите?
Соня открыла глаза, и первое, что увидела, — это склонившееся над нею встревоженное лицо Жана Шастейля, графа и прекрасного хирурга.
По справедливости на первое место надо поставить его звание хирурга, врача, что называется, от Бога. Ученого, обогнавшего в своих изысканиях не только многих собратьев, но и само время.
Впрочем, несмотря на все умение, он не стал бы графом — титулы за знание медицины, увы, не дают, — не получи внезапно богатое наследство. Только оно позволило Жану Шастейлю купить себе титул и впредь именоваться графом де Вассе‑Шастейлем.
Наверное, он мог бы добиваться звания лейб‑медика,[1] но обстоятельства сложились так, что новоявленный граф встретил на своем пути русскую княжну Софью Николаевну Астахову.
Однажды она появилась у него в доме вместе со служанкой, внешность которой была на редкость уродлива. И просила его не более и не менее как о том, чтобы Жан произвел уникальную операцию — исправил природное уродство служанки Мари.
Эта девушка волею обстоятельств вошла в жизнь Сони, стала при ней кем‑то вроде цепного пса, готового ради хозяйки перегрызть горло любому, кто вознамерился бы причинить ей неприятность.
Конечно, оставляя ее при себе, Софья могла в будущем отвратить тех, кто захотел бы общаться с ней. Но оказалось, что княжной двигало обычное человеколюбие, с каковым новоявленный граф не слишком часто сталкивался у аристо—кратов.
По совету доктора Поклена, бывшего долгое время домашним врачом семейства маркиза Антуана де Баррас — после его смерти Соня стала владелицей родового замка де Баррасов, — она и обратилась к Жану.
Благодаря хирургическому вмешательству Шастейля Мари стала если и не хорошенькой, то вполне привлекательной для горничной и доверенного лица госпожи‑аристократки, без того чтобы окружающие пугались ее облика, крестились, а то и плевались.
С тех пор французский граф и русская княжна подружились и даже решили совместно осуществлять кое‑какие задуманные княжной Софьей Астаховой предприятия. Они больше не величали друг друга по титулу, а лишь по имени.
Одно из таких предприятий и привело на борт судна «Святая Элизабет» саму Соню и сопровождающего ее Шастейля, где теперь с ними происходило нечто, никак не должное происходить.
— Пресвятая Дева Мария, — радостно прошептал Жан, — ты услышала мои молитвы!
Соня попыталась поднять голову, но почувствовала такую острую боль, что снова вынуждена была со стоном опустить ее и прикрыть глаза — в них будто огнем полыхнуло.
В этот момент, как она думала, пол под княжной слегка накренился, и Соня с усилием произнесла:
— Значит, мне не приснилось? Значит, мы с вами все еще на этом проклятом корабле? И я лежу на палубе?!
— Увы, моя дорогая, это так.
Жан опустил голову и понурился. Человек, который до сего времени — пусть они знакомы всего четыре месяца — никогда не унывал и в те минуты, когда Сонина воля слабела и она начинала хныкать, поддерживал ее и уверял, что все у них получится…
Получилось. Только что? Они заплатили за место на корабле, который должен был отвезти их в Испанию. Довольно крепкое на вид двухмачтовое судно казалось таким надежным, добротным. И называлось бригантина, как любезно пояснил капитан.
Пассажиров, можно сказать, под белы ручки провели по трапу, показали каюты… Капитан, помнится, был так авантажен. Мужественное загорелое лицо, небогатый, но чистый костюм, шляпа с пером… Он производил благоприятное впечатление.
Правда, потом ни Соня, ни ее спутники этого бравого моряка больше не увидели.
Зато вся команда, а особенно старший помощник капитана, пока носили в каюты вещи пассажиров, выказывали в общении с ними отменную вежливость и предупредительность. Никто из прибывших до последнего момента ничего не заподозрил…
Когда судно отошло от причала — точнее, покинуло акваторию порта, Соня постаралась расслабиться и задавить в корне не отпускавшую ее тревогу. В последнее время, казалось, она ни с того ни с сего поселилась в Сониной душе.
Захватив с собой Мари, княжна зашла в каюту Жана Шастейля и предложила сопроводить ее на палубу, где они смогут вчетвером — Жан взял с собой в путешествие своего камердинера — полюбоваться водами Средиземного моря.
Долго любоваться им не пришлось. Едва пассажиры поднялись на палубу, последовала негромкая команда старшего помощника, их окружили, кто‑то ударил Жана, а когда ему на помощь бросился камердинер Люсьен, его попросту убили и выбросили за борт, как мусор, как хлам!
От ужаса Соня едва дышала — в один миг жизнь ее переменилась самым страшным образом.
Довольно хохоча, старший помощник схватил ее своими грубыми лапами, и тогда на него бросилась Мари…
Как же они могли так глупо попасться?!
— Что с Мари? Она жива?
Граф приоткрыл было рот, чтобы ответить, но тут же оба вздрогнули от грубого окрика:
— Довольно! Хватит любезничать. Ничего с вашей мадемуазель не случилось. Верно говорят: женщины живучи, как кошки. Может, на ее месте иной мужчина уже окочурился бы, а эта, вишь, и с раненой башкой трещит как сорока!
Обвинение прозвучало по меньшей мере несправедливо, ибо Соня произнесла не так уж много слов. И те дались ей с трудом.
А Юбер Дюбуа — старший помощник капитана этого полуторгового‑полупиратского корабля — продолжал:
— Займись лучше ее служанкой. Кажется, мои ребята сломали ей руку, когда отрывали от госпожи. Преданность, достойная награды. В другом случае я просто приказал бы выбросить ее за борт… — И он обратился к Соне: — А вы, милочка, не слишком тут разлеживайтесь, все равно от меня не ускользнете, просто потому, что и ускользать‑то вам некуда! — Он громко захохотал.
Врач уходил с явной неохотой, все же пробурчав моряку:
— Оставьте в покое княжну. Не для ваших рук это хрупкое создание. Вы только притронулись к ней, а уже сломали, как глупый ребенок дорогую игрушку.
— Авось на этот раз не сломаю, — гнусно ухмыльнулся Юбер. — До сих пор ни одно из этих, как вы говорите, хрупких, но зловредных созданий не жаловалось на мою силу. Скорее, наоборот. Со временем они так привыкали ко мне, что старались прилепиться, будто ракушки к днищу корабля. Порой мне приходилось с трудом отдирать их от себя. Я понял, что женщина кусается и сопротивляется только для виду, а на самом деле она лишь выжидает момент, когда распалит мужчину до крайности. Тогда ахает и падает в его объятия. Самые искусные при этом изображают отвращение, презрение, а потом…
— Я пожалуюсь на вас капитану. Мы пассажиры, а вовсе не ваши пленники!
Старпом снисходительно посмотрел на врача, как на глупого ребенка:
— Ха, вы хотите жаловаться? С удовольствием посмотрю, как у вас это получится! Наш милый Джонни — славный парень, но у него в жизни только одна любовь — его старая добрая кружка, которую он предпочитает не держать сухой, а когда наливает в нее что‑нибудь покрепче воды, тут же старается осушить. Боится, что без жидкости она даст течь…
— Вы шутите? — поинтересовался Шастейль.
— Какие шутки, любезный, если бы не я, ему давно пришлось бы продать свою замечательную — точнее, нашу замечательную — «Крошку Бэт».
— Но ваш корабль называется «Святая Элизабет», — поправил его остановившийся в недоумении Шастейль.
— Мы зовем его «Крошка Бэт», и, учитывая нрав этого корабля — а то, что он женщина, мне доподлинно известно, святой наша старая калоша никогда не была! То есть она может прикинуться святой Элизабет, но только на время, пока стоит у причала. Точно так же, как и наш экипаж может одурачить любого своим пристойным видом. Ведь мы смогли ввести вас в заблуждение, а, док? Когда капитан сказал, что вы хотите плыть в Испанию, мы здорово повеселились.
— Вы не идете в Испанию? — Шастейль никак не мог сдвинуться с места, потому что речь старшего помощника нравилась ему все меньше и меньше. — А куда, если не секрет, направляется ваша «Крошка»?