Но стоило Соне взяться за весла и неуклюже приподнять их, глубоко погружая в воду, как то ли из глубины моря, то ли откуда‑то с неба к ней пришло озарение: берег там!
Она с трудом развернула лодку и, стирая кожу на нежных ладонях, стала грести в сторону этого «там».
Прошло довольно много времени, пока Соня наконец освоилась и перестала дергать весла и погружать их слишком глубоко. И плескать ими, обдавая брызгами сидящих на корме товарищей по несчастью.
Словом, когда дело наконец пошло на лад, она смогла обратить внимание на то, чем занимался в лодке доктор Жан Шастейль.
«Ну понятно, голодной куме все хлеб на уме», — с усмешкой подумала Соня и очень своим мыслям удивилась. Потому что подумала‑то она по‑русски и тут же перевела свою мысль на французский язык, как будто в голове ее сидел кто‑то второй, отличный от первого человек.
Вот так она потихоньку и превращается и не во француза, и не в русского, а непонятно в кого. Как говорила покойная маменька, «пошел к куме, да засел в тюрьме!»
Между тем Жан Шастейль, заставив Мари умыться морской водой, намочил небольшой кусок оторванного от собственной рубашки полотна и осторожно протирал девушке лицо, смывая с него засохшую кровь и что‑то при этом приговаривая.
Княжна на минутку прекратила грести и прислушалась.
— Всевышний услышал мои молитвы, не испортил мою работу. Здесь болит? Ничего, пройдет, а вот здесь ты потерпи немного, разгладим эту припухлость… Еще несколько дней, сойдут твои синяки, и будешь ты у нас снова красавицей.
Соня услышала, как прыснула Мари — странно, с доктором она в момент становилась другим человеком, даже будто кокетничала, чего за ней в другое время Соня не замечала.
— Не помню, чтобы я была красавицей, — проговорила та, — но вам виднее.
А на самом деле их общение слишком затягивалось, в то время как руки княжны начинали всерьез болеть, так что она, глядя на них, невольно застонала, чем привлекла наконец внимание Шастейля.
— О, Софи, у тебя уже кровавые мозоли. Прости, я увлекся. И эта моя глупая затея насчет того, что ты почувствуешь нечто свойственное особо одаренным людям… Они безошибочно определяют части света, находят в песках воду… Я подумал, что вдруг к тебе придет некое озарение… насчет берега…
— И ты не ошибся, Жан! — вскричала Соня и так резко поднялась с сиденья, что чуть не опрокинула лодку.
— Ты хочешь сказать, что почувствовала… что знаешь, где берег?
— А куда, по‑твоему, я гребла?
— И куда?
— Да к берегу же!
— Ну, это ты брось! — недоверчиво произнес Шастейль. — На дворе у нас, хвала Господу, тысяча семьсот восемьдесят шестой год, ведьм мы всех пережгли еще два века назад…
— Варвары! — фыркнула Соня.
— Скажи теперь, что ты слышала мычание коров.
— Чего не слышала, того не слышала, — сказала Соня. — Но разве не ты только что уговаривал меня вспомнить о даре предков и поднатужиться, увидеть за много миль отсюда берег земли?
— Так он все же за много миль отсюда? — уныло протянул Жан.
— Я этого не говорила. Могу даже сказать точнее: если ты будешь посильнее налегать на правое весло, мы доплывем до него гораздо быстрее.
Внезапно что‑то выскочило из воды и, пролетев над Сониной головой, плюхнулось прямо в воду. Княжна от страха завизжала самым неподобающим образом.
— Не бойтесь, госпожа, — тронула ее за руку Мари, — это всего лишь летающая рыба.
— А разве такие бывают? — переведя дух, спросила Соня.
— Конечно, бывают, — ответила Мари. — Когда вы… лежали там, на палубе, я стояла у борта и много их видела. А еще один матрос выловил из моря какого‑то водяного паука, такого здорового да страшного…
— Паука? — содрогнувшись, переспросила Соня.
— Не пугайте княжну, Мари! — усмехнулся Жан. — Никакой это не паук, а всего лишь кальмар. Такой съедобный моллюск. Если его правильно приготовить…
— Только не надо мне рассказывать про вашего моллюска! Я все равно не стану его есть, даже будучи очень голодной.
— Не зарекайтесь, Софи, — покачал головой Шастейль. — Если ваш нюх — или ясновидение — нас подвел, кто знает, как надолго придется нам растягивать скудные запасы пищи и что по причине отсутствия оной есть!
— Как же так, — вмешалась вдруг Мари, которая прежде такой привычки не имела, — вы же говорили про берег, и вдруг — растягивать?
— Я же сказал, на всякий случай, — возразил Жан. — Вдруг княжна ошиблась. Мы будем надеяться, а окажется, что все напрасно.
— Тебя бросает из одной крайности в другую, — рассердилась Соня. — Я бы даже посоветовала тебе держать свои сомнения при себе. Еще накликаешь чего‑нибудь…
— В самом деле, доктор! — Мари приложила забинтованную руку к груди. — Положимся на Господа. Помог же он нам уйти с корабля вовремя. Как подумаю, что еще немного… — Она вздрогнула и перекрестилась.
— Ты боишься умереть от голода? — поинтересовался Жан, налегая, как и было сказано, на правое весло.
— Я боюсь за госпожу, — сказала Мари и посмотрела на Соню таким влюбленным взглядом, что у Сони от умиления на глаза навернулись слезы.
— Спасибо, Мари, — шепнула она и кончиками пальцев осторожно коснулась ее щеки. — Нам остается молиться и грести туда, где должен быть берег.
Глава четвертая
Берег все же оказался не так близко, как всем троим хотелось бы. Да и Жан, непривычный к такой тяжелой работе, как гребля, утомился и уже веслами еле шевелил.
Внезапно он перестал грести и насторожился, вытянув голову в ту сторону, в какую до сих пор греб.
— Слышите? — спросил он шепотом.
— Кажется, звонит колокол, — неуверенно проговорила Мари.
— Колокол? — встрепенулась Соня, которая до того времени сидела, погруженная в свои невеселые думы.
— Мне тоже показалось, что колокол, — подтвердил Жан.
Соня прислушалась, но ничего не услышала. Видимо, озарение, пришедшее к ней, вовсе не походило на легендарный дар предков. А явилось лишь недолгим отзвуком его. К счастью, его хватило на то, чтобы грести в правильном направлении, как хотелось думать.
— Давайте, господин граф, я сяду рядом с вами и буду грести здоровой рукой, — предложила Мари, — так мы доберемся быстрее.
Жан молча подвинулся на сиденье, позволяя девушке взяться за весло.
Туман появился так неожиданно, что сидящие в лодке даже не успели сообразить, что произошло. Вдруг появилась перед глазами серая пелена, словно до тумана сгустилось само время, и в наступившей тишине было слышно лишь, как опускаются в воду весла: шлеп, шлеп! И звук капель стекающей с весел воды.
Соня испытывала жутковатое ощущение: как будто некий могущественный волшебник поместил их вместе с лодкой в тесный узкий сосуд и плывут они в этом сосуде к его горлу, у которого их поджидает разинувшее рот чудовище, которое попросту втянет их в себя…
Она тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения, и вдохнула побольше странно плотного, густого воздуха.
Но Жан с Мари продолжали грести, и ничего не происходило.
Страшная усталость навалилась на Соню. Она сползла на дно лодки, положила под голову мешок с провизией и заснула тяжелым обморочным сном.
Сквозь сон ей казалось, что лодка уперлась во что‑то твердое, услышала плеск прибоя у берега, но не могла заставить себя открыть глаза, полагая, что в случае необходимости товарищи ее разбудят.
Проснулась она от того, что лодка больше не двигалась, как прежде. Вернее, прибой пытался выплеснуть ее на берег, а уходящая волна опять тащила по галечному дну за собой.
Софья открыла глаза. Прямо над нею нависал кусок серого скалистого берега, и лодка, качаясь на волнах, тыкалась как раз в него.
Тумана больше не было, а, судя по всему, начинался новый день. Легкие фиолетовые облачка с одного бока окрашивались розоватым светом, и свежий ветер с моря заставил Соню поежиться.