В гостиницу Высоцкий возвращается поздно, тихой улочкой, обойдя полгорода. Ноги гудят от долгой ходьбы. А вообще-то сегодняшняя прогулка не помешает, так как проводит он дни и ночи в родном городе в больших трудах.
Впереди мостик, под ним булькает ручей, который, начинаясь от родника, стекает в Припять. В этом месте прогал между зданий, межи огородов, садов, лощинка, заросшая орешником, диким малинником, ежевикой. Из давних дней всплывает воспоминание: в зарослях лежит замшелый камень-валун, сев на него, спустив босые ноги в студеную воду, он сколько раз, когда работал в редакции, спасался таким образом от усталости.
Ночь лунная, удивительно теплая. Высоцкий спускается с насыпи, раздвигает кусты, чтобы найти знакомый камень. Он чудак, конечно, — столько живет возле реки и ни разу не искупался. Теперь вода, наверно, холодная.
Неожиданно он чуть не вскрикивает от удивления. На камне, который он искал, сидят двое, на траве лежит их одежда, в лунном свете загорелое тело мужчины кажется темным, малозаметным, зато матовой белизной отливает тело женщины, у которой распущенные волосы закрывают плечи. Он сразу узнал их, бросился прочь и, пока взбирался на насыпь, думал, что узкоплечий бригадир монтажников старался не зря, организовав хор в честь красивой буфетчицы, и не зря сторожил жену хмурый шофер. Только того, что растекается как живое серебро, никогда не устережешь. Закон жизни. Из любви возникает столько радости, поэзии, взлетов человеческого духа и столько драм и трагедий..,
XII
Высоцкий проснулся рано, достал папки, попробовал писать, но ему не писалось. Он помучился час или больше, но не смог поправить ни одной страницы. Слова шли вялые, стертые. Может, он просто устал?
В вестибюле за столиком, отгороженным балясинами, знакомая дежурная.
— Вас редко видно, — сказала Высоцкому.
— Вчера до ночи ходил по городу.
— Может, в театре были?
— Разве у вас есть театр?
— Наезжий. Артисты живут в гостинице возле рынка. Скоро уедут,
— Хорошо играют? — спросил Высоцкий.
— Не знаю, — грустно улыбнувшись, она окинула его как бы испуганным взором. — Хоть бы в кино кто пригласил. Двести человек в гостинице, и никто не пригласит.
Он не знал, что ответить.
— Дочка еще на картошке? — наконец спросил.
— На картошке. Через неделю приедут.
— На втором курсе?
— На втором.
Снова не находил он слов, чтобы как-то поддержать разговор.
— Муж, когда умирал, приказал выходить замуж, — вдруг призналась женщина. — Говорил, одна нагорюешься. Он был добрый, умный, — серебристая капелька слезы вдруг поползла по щеке, и она быстро ее смахнула. — Попадались люди, но я не хотела. Думала: пусть подрастет дочка. Разве кто заменит отца?
Подошел новый приезжий, достал паспорт, командировочное. Дежурная в мгновение ока переменилась.
— Мест нет! — почти крикнула строгим, казенно-отчужденным голосом. — Только по брони...
Высоцкий вышел из вестибюля, прежде чем направиться в чайную, купил на углу улицы в киоске газеты.
В такое время людей в чайной немного, можно сидеть, думать, читать. Буфетчица на месте — она прямо-таки сияет. Веселая, шустрая, режет хлеб, щелкает на счетах и как из мешка сыплет остроумными словечками. Хмурого шофера нет, — очевидно, подался, бедняга, в дальний рейс.
Со времени приезда в город Высоцкий с особым интересом просматривает местную газету. Ее страницы как бы дышат родным, близким, нет-нет, да и мелькнет знакомое название деревни, фамилия. Он может зрительно представить себе все шесть десятков деревень, входящих в состав района, пейзажи, их окружающие, картины застроек, лица давних председателей, бригадиров, так как с каждым было связано какое-нибудь событие. Почти в половине деревень он ночевал, питался, писал о сельских людях корреспонденции и очерки, другие деревни, которые ничем не выделялись, просто проходил или проезжал.
Удивительного ничего нет: за пять лет он много повидал. Район средний, но таких в области большинство, сильных колхозов насчитывалось два или три. За время, проведенное в газете, на его глазах будто прошла послевоенная история района. Две трети деревень было сожжено; в те годы люди переселялись из землянок в новые хаты, и не все хаты радовали глаз, так как некоторые, особенно те, что принадлежали вдовам, строились на живую нитку: лишь бы скорее вылезть из сырой землянки. Сорок седьмой и сорок восьмой годы порадовали хорошим урожаем, но и урожай существенно не улучшил дела окрестных деревень: отстраивались города, увеличивались размеры хлебопоставок, и килограмм на трудодень — такую оплату редко превышал какой колхоз.
Своеобразно в то, уже далекое время проводились хлебозаготовки. Лозунг был один: «Как можно быстрее выполнить первую заповедь». Женщины с серпами еще только выходили в поле, возле кузниц еще стояли неотремонтированные жатки, немногочисленные комбайны намолачивали первые центнеры, а лозунг уже занимал прочное место на первой странице газеты и не сходил до того времени, пока область не рапортовала о выполнении плана.
Считалось наиважнейшим достижением подать рапорт до первого августа. С такой задачей справлялись только два южноприпятских района, где земли лучше и урожаи выше. В честь района-победителя областная газета всегда давала полосу или даже разворот. Раза два ездил организовывать такие материалы Высоцкий. Писал о том, как сушили зерно на токах, дерюжках, мобилизовывали весь наличный транспорт, чтобы доставить хлеб в государственные закрома.
Победителей чествовали как богов. Он помнит, что сам начинал один свой очерк про хлебосдачу словами, как хлеборобы с надеждой глядят на небо, ожидая, когда кончится непогодь и можно будет скорее отвезти зерно на станцию, на государственный склад.
Стиль теперешней газеты, которая издается в родном городе, заметно изменился. Не найдешь таких, как раньше, прямых, как приказы, призывов. Авторы корреспонденции позволяют себе вести разговор от собственного лица: я приехал, увидел то или другое, спросил у бригадира, он мне ответил... Тогда, когда работал Высоцкий, подобный стиль не прошел бы в газете ни за что. Может, только в фельетоне. Да и там .вместо «я» старались писать «мы». «Вам не приходилось шить шапку в местной артели «Индпошива»? — начинал один фельетон Высоцкий. — А нам пришлось...»
Удивительное было послевоенное время, в чем-то великое, памятное. Впрочем, и тогда трезвый взгляд брал верх, и далеко не все секретари райкомов стремились во что бы то ни стало хлебосдачу закончить до первого августа.
Занятый размышлениями, Высоцкий не заметил, как перед erd столиком остановился полноватый, седой, но с молодыми глазами человек.
— Вам из редакции звонят, — сообщил. — Редактор просит к телефону. Зайдемте в мой кабинет.
Это директор чайной, и в его словах чувствуется уважение к редакции.
В трубке веселый голос Иваньковича, редактора:
— Алесь Иванович, ищу вас целый час. Сейчас подъеду. Помните, просили повозить по району...
На ловца и зверь бежит. Высоцкий, как и вчера, места не находил, не знал, чем занять день.
Редактор — парень свойский, обходительный. Он, кажется, из тех уравновешенных людей, которые никогда не волнуются, не выходят из себя и на все — хорошее и плохое в жизни — смотрят снисходительно. Он высокий, широкоплечий, неторопливый в движениях, к его ладной фигуре идет красиво посаженная голова, темные, зачесанные назад волосы, в которых пробивается первая седина, кругловатое смуглое лицо.
Редакторская «Волга» старого образца, но блестит лаком и кажется новой, шофер чем-то похож на самого редактора.