Высоцкий будто вдыхает медвяный яблочный запах. Среди садов памятные домики с гонтовыми или железными крышами, покрашенными ставнями, маленькими узкими двориками.
Шмель между тем все гудит и бьется между рамами. Высоцкий раскрывает оконные створки, высвобождает из плена шмеля, впустив в комнату вместе с дыханием свежего воздуха разноголосый гул предместья. Где-то натужно ревет мотор, поднимается в гору по улице автобус, от реки доносятся глухие удары парового молота.
Высоцкий побрился, оделся, прошелся по улицам.
Институт стоит на горе, его белый пятиэтажный корпус заметно выделяется среди других зданий, Высоцкий его видел и из окна гостиницы.
Только не знал, что это институт. Набережную улицу, прилегавшую к Припяти, трудно узнать. Кирпичных домиков — на их верхние этажи вели со двора деревянные лестнички — нет совсем, снесены, вдоль реки фактически образовались параллельные улицы, застроенные современными однообразными коробками.
Не узнать и центральной площади, и Высоцкий даже пожалел, что от нее ничего не сохранилось. Раньше центральная площадь придавала городку уют, ощущение покоя, провинциальной неторопливости. Довольно широкая, замощенная крупным булыжником, окруженная каменными лабазами, приземистыми складскими помещениями, в которых размещались теперь магазины и лавки, она выходила к Припяти, будто сливаясь с заречным простором. Сама застройка площади, как и всего городка, как бы подтверждала, что люди, тут поселившиеся, особых притязаний к жизни не имеют, довольствуются тем, что дает Припять, леса, поля, луга — их просторы видны сразу за рекой. В городке была металлообрабатывающая артель — ее позднее стали называть заводом, давно основанный, с хорошей славой пивоваренный завод, небольшая фанерная фабрика, а больше всего сапожных и швейных артелей, в которые объединились евреи-ремесленники. Были еще промысловые рыбные артели, но сразу после войны рыбный промысел и торговля пришли в упадок.
Теперь город, который окружил центральную площадь высотными — как и в крупных городах — домами, будто давал заявку на новую жизнь. Из-за этих зданий площадь как бы уменьшилась в размерах, хотя очертания ее остались прежними.
Ill
В институте Высоцкий поговорил с деканом филологического факультета Иваном Королем, чернявым, коренастым, с глубоко посаженными глазами. Король давно знал Высоцкого и еще тогда, когда он только закончил университет, присылал письмо с приглашением на работу в институт. Назад в город Высоцкий не поехал, его взяли в аспирантуру, но доброе чувство к местному литератору осталось, и не так давно он даже немного помог ему. В институте Король работает с незапамятных времен, выступает в печати с обзорами творчества местных писателей, но с собственной диссертацией задержался. После двадцати лет преподавательской работы он наконец написал диссертацию, послал в Минск, но там ее, как футбольный мяч, перекидывали с кафедры на кафедру.
Высоцкий к тому времени уже имел некоторый вес, и, когда диссертация попала ему в руки, он, дав Королю несколько не лишних для провинциала советов, пустил ее в ход на собственной кафедре.
Король стал кандидатом, доцентом, и теперь, когда они оба переступили порог молодости, видимо, вспомнил, что Высоцкому следует навестить город, откуда начался взлет его научной карьеры.
О спецкурсе договорились легко. Расписание лекций Король составил с таким расчетом, чтобы у Высоцкого оставалось побольше свободного времени. Два дня в неделю по четыре часа. Такому расписанию мог позавидовать любой преподаватель.
На первое занятие к незнакомым студентам даже опытный преподаватель идет с холодком тревоги. Владеть материалом — еще не значит хорошо прочесть лекцию. Тем более что первой лекцией завоевывается крепость, которую непосвященные называют аудиторией. Нелегкое дело — аудитория. Знает это только тот, кто сам добывает хлеб преподавательской работой.
В узком зале за рядами столов дети полещуков, парни, девушки — преимущественно девушки — светловолосые, русые, чернявые — с интересом, любознательностью бросают взгляды на приезжего преподавателя, которого только что представил декан. Их поколение родилось как раз посредине века, не знало войны, голода, холода. Но и эти ребята, девушки кое-чего достигли — поступили в институт. Поступить в институт по нынешним временам не просто. Желающих много, надо хорошо знать материал, иметь крепкие нервы, ведь нередко какой-нибудь случайный балл часто решает исход дела. Есть, конечно, и пролазы — они попадают в институты благодаря связям, знакомству с преподавателями, служебному весу родителей и другим немаловажным вещам. Но большинство таких, у которых знаний кот наплакал, на первом-втором курсе обычно отсеиваются.
Высоцкий написал несколько литературоведческих книг, их, возможно, читают студенты, они придают ему вес. Но все равно читать лекции не легко.
Преподавателю после того, как он вошел в незнакомую аудиторию, из множества обращенных на него глаз лучше всего выбрать те, что смотрят доброжелательно, при ленно, и не упускать этого лица, доверчивых глаз все время, пока он читает лекцию.
У Высоцкого есть конспект, но он в него не заглядывает. Давно нет в этом надобности.
Любопытные глаза нашлись — черненькая девушка, сидевшая в первом от двери ряду. Он еще и говорить не начал, а она так на него глядит, будто ждет чуда.
Окрыленный вниманием, которое светится в глазах, на лицах, преподаватель загорается сам, начинает жить лекцией, как актер живет на сцене. Не выпуская нити рассуждений, время от времени бросая взгляд на доверчивое лицо девушки, преподаватель все больше воодушевляется, не боится повторить мысль и только подыскивает для ее выражения другие слова. В музыке, кажется, это называют модуляцией.
Фрез полчаса, если его слушают, он становится хозяином положения. Он уже подчинил себе аудиторию и сделает с ней, что захочет. Он говорит о том, что хорошо знают сами студенты, делает их соучастниками разговора, расстояние между кафедрой, за которой он стоит, и столами, где сидят они, сокращается.
С высоты отвлеченных рассуждений он спускается на землю — он же преподает литературу, а она требует живых примеров, — и к тому, о чем говорит, не могут остаться равнодушны его молодые слушатели, так как они сами думают о жизни, о любви, о других жизненных делах.
Завладев вниманием студентов, преподаватель незаметно следит за ними. Особенно за темными, цвета черной смородины глазами, которые выделил с самого начала. Напряженность, первые признаки утомления он гасит шутками, веселым словом, смешной историей. Литература — сама жизнь, пусть даже и в условной форме, а разве о жизни надо рассказывать только наморщив лоб и подняв глаза к небу?
Час — немалое время для педагога. За один час можно приблизить к себе слушателей, заслужить их доверие, уважение, а можно и оттолкнуть.
Когда прозвенел звонок на перерыв, по настроению студентов Высоцкий почувствовал, что начало неплохое. И рубашка на спине еще сухая. Она взмокнет, набрякнет соленым потом к концу четвертого часа. Как у грузчика, который таскает стокилограммовые мешки. Но мокрой сорочки никто не увидит, так как каждый уважающий себя преподаватель приходит на лекцию в костюме, галстуке.
В первый же день занятий Высоцкий познакомился с женой Вайнштейна. Худенькая, чернявенькая, она кажется скромной, тихонькой, и если бы не серебряные паутинки седины в черных как смоль волосах, можно было бы принять ее за студентку. Но Луиза Абрамовна — так зовут жену Вайнштейна — окончила Московский университет, аспирантуру при нем, слушала выдающихся лекторов. И в Москву допер шустрый Вайнштейн, привез оттуда, судя по всему, не только образованную, но и хорошую, душевную жену.
IV
У Высоцкого свободное время до конца недели, и он может им распоряжаться как хочет.